Андрей Легостаев - Издателям и их сотрудникам, а так же всем заинтересованным лицам

- Замечательные рассказы, очень понравилось, и жене понравилось! Но надо переработать. А пока - принесите ещё... почитать. Напечатаем сразу, как только из рассказов будет ясно, что вас...

Увы, я так я и не удовлетворил сексуальное любопытство товарища Коробченко. У меня хватило самообладания уйти вежливо, пообещав при первой же возможности появиться с переработанными рукописями. Истерика случилась потом: "Каков мерзавец! Карманного писателя ему возжелалось! Принесите ещё почитать... и мне, и жене, и Тотоше!"

С тех пор я ни разу не появился в "Авроре" и не появлюсь покуда профессиональный любитель матерщинки просиживает там редакторское кресло. Если господину Коробченко неймётся, пусть он сам следует своим советам. В рассказах не было изменено ни единой буковки, и однако, все они напечатаны, а кое-что и по нескольку раз. Как видите, я не пропал без "Авроры", полагаю, что она без меня - тоже. Хотя было бы любопытно узнать, какой сейчас у "Авроры" тираж?

Напоследок - цитата:

"О редакторах: когда с гордостью говорят: "Я профессиональный редактор!", отвечай: "Такой профессии не существует!" Хорошему писателю редактор не нужен, он сам себе редактор. Редактор нужен плохому писателю (плохой писатель - это писатель без редактора в голове) - но кому нужен плохой писатель?"

Борис Штерн.

3. ТАЛАНТЛИВЫЙ РЕДАКТОР

Есть и такие, причём говорится это без малейшей иронии. Парадоксом является то, что талантливый редактор в конечном счёте приносит значительно больше вреда, нежели редактор-идиот. Талантливый редактор способен довести до ума и вытащить любую самую провальную вещь. Худосочный творец быстро понимает, что за его спиной стоит настоящий талант и, следовательно, можно не задумываться о том, чтобы писать хорошо. Навалял как придётся, скинул полуфабрикат на руки редактору и можешь почивать спокойно. А сон разума, как известно, рождает чудовищ.

Самым талантливым, едва ли не гениальным редактором в русской литературе ХХ века был Самуил Яковлевич Маршак. И именно ему мы обязаны появлением многих литературных монстров. По призыву Горького пришла в литературу Антонина Голубева. Малограмотная рабфаковка проделала определённую работу, собрав материал о детских годах С.М.Кирова, но что делать с этим материалом решительно не представляла. Самуил Яковлевич практически нацело переписал опус Голубевой "Мальчик из Уржума", обеспечив ей таким образом пожизненную ренту и запустив в литературу безграмотное и агрессивное существо. Кстати, сама Голубева, как и следовало ожидать, люто ненавидела своего благодетеля, отзываясь о нём самым неуважительным образом.

Конечно, это крайний случай, но немалое количество дутых авторитетов запущено в литературу талантливыми редакторами.

Особенно страшно, что графоман, в отличие от многих достойных писателей, непременно обладает огромной пробивной силой и если талантливый редактор сделает ему хоть одну приличную, не книгу даже, а просто вещичку, графомана из литературы будет не изгнать.

Однажды на семинар Стругацкого явилась некая дама. Фамилию её я успел позабыть, помню лишь, что звали её Ниной. Что понадобилось женщине Нине на семинаре фантастов - неведомо, поскольку к фантастике она отношения не имела, а сочиняла коротенькие сказки. Стругацкий прикрепил женщину Нину ко мне. Почему-то Борис Натанович считал меня добрым человеком и назначал опекуном всех самых бездарных сочинителей. Встречались, конечно, и толковые авторы, но бездари все доставались мне. Женщина Нина восприняла назначение серьёзно и принялась забрасывать меня рукописями. Сочинения эти оставляли удручающее впечатление, Нина не просто не умела писать, она не владела словом катастрофически, разве что Александр Тишинин (тоже мой подопечный) мог поспорить с ней по части графомании. И в то же время среди сорока сказок оказалась одна, написанная чистым языком, единственная сказка, не имевшая надоедливой морали и не рассыпающаяся сюжетно на десяти строках. Значит, может?

И я начал работать. Я сидел с этой дамой, разбирая её труды по косточкам, показывал ляпы, благоглупости, штампы и красивости. Женщина Нина перелопачивала тексты так, что иной раз от них попросту ничего не оставалось, но то, что получалось взамен, было ещё хуже. В какой-то момент я не выдержал и, выбрав сказку не столь безнадёжную как прочие, переписал её своей рукой, слово за слово, объясняя, почему в каждом отдельном случае было выбрано то или иное слово. Женщина Нина кивала, а потом унесла листок с текстом в качестве образца. Не помог и образец, лучше писать Нина не стала. По счастью, в скором времени Нина уехала из Ленинграда, и я вздохнул свободно.