Анна Котова: Пауль, урод

Снова убедился, как же ему повезло с Рабенардом. Это был единственный человек, которого можно было спросить о чем угодно. Иногда он не знал ответа, тогда так и говорил. Иногда отвечал. Но никогда не называл вопросы глупыми или, хуже того, неподобающими.

Однажды он набрался храбрости и спросил про глаза мертвых.

— Видел, — сказал Рабенард. — А те, кто так говорит о вас, никогда не видели. Поверьте мне. Объяснить не сумею… но ничего общего.

— Спасибо, — сказал Пауль.

Он действительно был благодарен.

И про школу Рабенард тоже ответил.

…Другие дети были непонятны. Они были где-то там. На улице. В школе. У себя дома. А поблизости их не водилось.

Он знал: приличные родители не захотят, чтобы их дети видели уродство. А дети неприличных родителей — неподходящая компания.

Еще он знал, что герр Кнеппер нарочно выводит его в места, где бывают другие дети. В музей искусств, например. Но он совсем не представлял, как с ними вести себя и как разговаривать, только косился в их сторону с любопытством.

Он знал, что его любопытство все время принимают за что-то другое. Один мальчик спросил как-то:

— Что уставился? — с угрозой в голосе.

— Я не уставился, — сказал Пауль. — Я смотрю.

— Дурак какой-то, — сказал мальчик и отошел.

— …Как он будет жить? — говорил герр Кнеппер, качая головой. — Этому не научишься из книг. И потом, это же уму непостижимо, сколько он всего читает — но он интересуется совсем не тем, чем следовало бы интересоваться ребенку его лет.

— Он не ребенок, — ответил Рабенард. — Он инопланетянин.

Пауль знал, что он инопланетянин, и привык к этому.

Кроме того, может, инопланетяне все такие… и среди них он — обыкновенный.

Иногда он мечтал о том, чтобы стать обыкновенным, но прекрасно отличал грезы от реальности. Мечты недостижимы, они только позволяют отвлечься. Ну и развлечься.

Однажды, гораздо позже, он узнал, что люди часто мечтают как раз о противоположном — быть не как все. Нельзя сказать, чтобы он удивился. Но и понял — как-то не очень.

…А библиотека в доме была старинная и богатая. Там можно было найти книги, которые не переиздавались по пятьсот лет. Сохранились с доимперской эпохи. Основатель рода был равнодушен к книгам, но сохранил библиотеку своего деда. Затем в последующих поколениях с регулярностью появлялись дети, воспитанные этой библиотекой. Они следили за старыми книгами, добавляли новые, присматривали за неблагонадежными — чтобы не попадались на глаза кому не след.

Интересно, думал Пауль, как бы они отнеслись к тому, что книгочей нынешнего поколения — слепой от рождения? С годами крепло подозрение: нормально бы отнеслись. Они сами были немножко инопланетяне, он просто — более ярко выраженный, так сказать.

Впрочем, нынешнему поколению не из чего было выбирать. Кроме Пауля, в нем все равно никого нет.

Когда-нибудь не станет и Пауля. Что будет с библиотекой? Нужно об этом подумать. Когда он будет старый и соберется помирать, он обязательно об этом подумает.

…Видел он теперь превосходно. И двигаться научился стремительно и точно. Опекуны поощряли занятия спортом, исключив, однако, из списка те виды, где потенциально возможны были удары по голове. Он подозревал, что их коробило при одной мысли о глазе, вылетающем из глазницы при сильном толчке. Сам-то он этого как раз не боялся. Это же не живой глаз. Ну вылетит. Подобрать, отряхнуть… прополоскать под краном, на худой конец, — и вставить на место.

Хотя, вообще-то, полоскание под краном им не полезно. Как всякая электроника, они не любят излишней сырости. Несмотря на защитную оболочку, несмотря на неизбежную влажную среду — слезные каналы учитывались, разумеется, — и все же. И холода не любят. И пыли, конечно.

Рано или поздно очередной протез начинал сбоить. Картинка рассыпалась на пиксели при повороте головы, собиралась в осмысленный кадр с запаздыванием, барахлила цветопередача, нарушалась резкость. Хуже всего было, когда глаз искрил. От прочих неполадок просто начинала болеть голова. От искры — будто раскаленными гвоздями в мозг. Когда это случилось впервые, он побледнел и сполз по стенке. Хорошо, Рабенард был рядом и быстро сообразил, что произошло. Пауль был не в состоянии объяснять — от звуков собственного голоса в голове взрывались петарды. Или что похуже. Но слово "глаза" он все же выговорил. Рабенард догадался почти сразу. Запасные протезы лежали в шкатулке в ящике письменного стола, и слуга просто сунул шкатулку Паулю в руки — дальше он справился сам.