Джордж Мартин - «Если», 1996 № 06

В своем последнем «доперестроечном» романе «Жук в муравейнике» (1979 г.) Стругацкие снова ставят героя и человечество перед бескомпромиссным выбором. Чего хотели, чего добивались неведомые силы, которые еще в эмбрионах запрограммировали развитие нескольких десятков землян и «заклеймили» их неким иероглифом? Что случилось бы, если хотя бы один из отмеченных добрался до заветного саркофага, где был спрятан шар с «его» знаком? Всемирная Катастрофа или Всеобщее Озарение?

В «Жуке…» авторы не дали разгадки, не дали принципиально. В этом умолчании и состоит главный замысел романа: как должны действовать люди, когда необходимо принять ответственное решение при нехватке или полном отсутствии информации. Выбрать ли путь осторожничания — лучше все уничтожить, чем рисковать? Именно такое решение выбирает ответственный за всепланетную безопасность Сикорски. Противоположную позицию — ничего не запрещать, а там будь что будет — занимает доктор Бромберг.

Психологически наши симпатии, наверное, будут на стороне Бромберга, ведь слово «перестраховка» для большинства почти что ругательство. Но дело не в словах. Если призадуматься, то окажется, что все не так просто, и, может быть, мы сами придем к выводу, что не столь уж неправ Сикорски, совершивший преступление, чтобы оградить людей от неведомой опасности. Согласимся с тем, что надо обладать очень большой мудростью, мужеством, самоотверженностью, чтобы совершить то, что совершил Сикорски. И гипертрофированным чувством ответственности. Но, может, все же это заслуживает большего уважения, чем охватившая страну эпидемия безответственности… Противореча самому себе, я вспоминаю Колумба, который отправился в неизвестность и открыл Америку.

Стругацкие с их неоднократно доказанным ясновидением предчувствовали, что всего через несколько лет мы окажемся перед таким же выбором: что будет с нашей страной, в какую сторону ее понесет, что нас ждет впереди. В ту пору знать нам это было не дано. Как, впрочем, не дано и сейчас, хотя политики, тщательно скрывая истинные замыслы, продолжают рваться к своим иероглифам. А вдруг кто-нибудь из них, к собственному изумлению, возьмет да и откроет Америку. И распахнутся перед нами неведомые горизонты…

В заключение моей попытки взглянуть на фантастику «новой волны» глазами ее современника, не отказавшегося от прежних убеждений, но все же обогащенного опытом 80-х

— 90-х годов, я хотел бы попросить прощения у тех писателей, живых и умерших, чьи имена или чьи произведения я не смог прокомментировать или упомянуть, хотя они, может быть, не в меньшей степени заслуживали этого, чем упомянутые. Но субъективность отбора присуща любому автору. А что касается литературы, которая начала выходить после 1985 года, это отдельная тема и пока еще не история. Хотя заглядывая вперед, могу сказать, что убежать от самих себя мы — во всяком случае пока — еще не сумели.

Брюс Стерлинг стоит под № 2 в «официальном» списке киберпанков; он же главный идеолог этого литературного направления. Предлагаем вашему вниманию фрагменты из обширного интервью с Брюсом Стерлингом, опубликованного в первом номере (зима 1987 года) критико-публицистического журнала «Science Fiction Age», который возник именно как орган этого движения, но затем, дистанциировавшись от киберпанка, стал одним из самых авторитетных американских изданий, занимающихся новыми веяниями и направлениями в фантастической литературе.

— Повлияла ли фантастика 60-х годов, фантастика «новой волны», на киберпанковскую фантастику 80-х?

— Интересный вопрос. Я полагаю, что киберпанк как направление соединяет литературные качества «новой волны» с атрибутикой и антуражем «твердой» научной фантастики. Скажем, Гибсон в своем творчестве (а я считаю, что его произведения — квинтэссенция киберпанка) использует для построения мира будущего метод экстраполяции, присущий НФ, но вот то, как он описывает свой мир, — это чистейшей воды «новая волна». Иными словами, его герои совершенно не похожи на типичных хайнлайновских героев — технарей и ученых — да и вообще он демонстрирует совершенно иной подход к социальным проблемам.

Одной из особенностей, которая так возбуждала в произведениях авторов «новой волны» — и особенно в творчестве Балларда, — было ощущение науки как некоей злой силы, которая вторгается в жизнь общества, подчиняет ее себе и ломает. Это настолько отличалось от прежних рассказов в жанре «твердой НФ», где наука похожа на фокус некоего мистера Волшебника или на некие непонятные научные игрушки и устройства, — они существуют как бы сами по себе, а общество — само по себе. Наука воздействует на общество только тем, что открывает перед ним все новые и новые горизонты — и так до бесконечности, причем общество при этом никак не меняется.