Феликс Пальма - Карта хаоса

Перед входом во Дворец была расстелена красная дорожка, вдоль которой стояли толпы зевак. Они кричали и размахивали плакатами, а дюжина полицейских следила за тем, чтобы их энтузиазм не выходил из-под контроля. С самого момента возведения этого грандиозного здания в нем проводились великие дебаты. Там разгорались споры о масштабе вселенной, законах времени или существовании суператома. Все они обросли легендами, а лучшие фразы оппонентов, их ораторские приемы и шутки вошли в повседневную речь.

Орнитоптер обогнул башни Дворца и на какое-то время замер, прежде чем приземлиться на уличную площадку, оцепленную по этому случаю стражами порядка. После работы пауков-чистильщиков дворцовые витражи сверкали, а механические пеликаны успели заглотать весь мусор с тротуаров, и примыкающая ко Дворцу часть города выглядела сейчас настолько безупречно чистой, что страшно было обронить здесь хотя бы соринку. Когда орнитоптер наконец коснулся земли, наряженный в ливрею робот подбежал к нему и открыл дверцы. Прежде чем выйти, Уэллс бросил на Джейн взгляд, в котором соединялись решимость и страх. Она ответила ему ободряющей улыбкой. Толпа взорвалась радостными воплями. Но биолог услышал не только крики своих сторонников, но еще и свист тех, кто поддерживал его оппонента. Уэллс взял жену под руку, и они двинулись за роботом-лакеем по красной ковровой дорожке, посылая рукой приветствия публике. При этом биолог старался выглядеть спокойным, как и положено человеку, уверенному в своем превосходстве над соперником.

Они приблизились к портику, над которым огромными буквами из железа и бронзы было написано: “Наука без религии хрома. А религия без науки слепа”  [2]. Когда Уэллсы вошли во Дворец, робот довел их по узкой галерее до комнатки за сценой, после чего вознамерился проводить Джейн в ложу для почетных гостей. Пора было прощаться. Джейн подошла к Уэллсу и поправила узел у него на галстуке:

– Успокойся, Берти. У тебя все отлично получится.

– Спасибо, дорогая, – пробормотал он.

Затем оба закрыли глаза и на несколько секунд мягко соприкоснулись лбами, словно таким образом каждый отдавал дань уважения интеллекту другого. Но было в этом еще и что-то очень личное – признание необходимости и важности взаимной поддержки на пути к Знанию. Джейн пристально посмотрела в глаза мужу.

– Удачи тебе, дорогой, – сказала она, а потом произнесла: – “Хаос неумолим”.

– “Хаос неумолим”, – эхом отозвался Уэллс.

Правда, с куда большим удовольствием он произнес бы на прощание лозунг, который был в ходу во времена их родителей: “Мы то, что мы знаем”, – очень верно отражавший устремления этого мира. Но с того момента, как стало известно о неизбежной гибели вселенной, Церковь внедрила другой лозунг, чтобы люди твердо усвоили, что конец близок.

Расставшись с мужем, Джейн последовала за роботом в ложу. Уэллс посмотрел ей вслед и в очередной раз восхитился комбинацией генов, в результате которой явилась на свет эта женщина – миниатюрная и прекрасная, как дрезденская фарфоровая статуэтка. Надо признаться, в свое время он не смог побороть соблазна и, запершись у себя в лаборатории, заглянул в тайну этой самой генной комбинации, хотя и чувствовал, что есть нечто до странности непристойное в попытке превратить свою жену всего лишь в абстрактный набор цифр и формул.

Прежде чем исчезнуть в конце коридора, Джейн обернулась и послала ему последнюю ободряющую улыбку, и биолога вдруг охватило желание поцеловать ее в губы. Но он тут же упрекнул себя за это. Поцелуй? Боже, придет же такое в голову! Поцелуи ушли в далекое прошлое, Церковь Знания давным-давно заклеймила их, объявив непродуктивными и подрывающими основы. Потом, уже после окончания дебатов, нужно будет сесть и спокойно проанализировать свой порыв, уныло подумал Уэллс. Церковь приучала их с младых ногтей анализировать все, включая собственные чувства, а также составлять картограммы внутреннего состояния и блокировать любые эмоции, которые нельзя сделать полезными либо усмирить. Нет, конечно, любовь, страсть или дружба не попали под запрет. Любовь к книгам или страсть к научным исследованиям всячески приветствовались, но только при одном условии: их должен строго контролировать разум. А вот за любовью между лицами противоположного пола полагалось строго присматривать. Каждый может вполне свободно предаваться любви – на самом деле Церковь даже подталкивала молодых к подбору подходящей пары в целях продолжения рода, – но предписывалось ежедневно выделять определенное время на анализ этого чувства. Следовало обдумывать свои тайные побуждения, чертить таблицы их развития, сравнивать с побуждениями партнера и предоставлять регулярные отчеты о зарождении, эволюции и колебаниях чувств приходскому священнику, а уж тот поможет разложить на составные части предательские эмоции и понять их, поскольку только понимание позволяет поставить все явления под контроль. Но, на беду, чувства никогда не встают живыми с анатомического стола, где производится вскрытие. Чем больше человек понимает свои чувства, тем слабее и бледнее они становятся.