Журнал «Если» - «Если», 2009 № 07

Он сказал: «Ну, давай еще раз допросим птицу». «Хватит, — не разрешила я. — Попугай не знает, что отвечать на твои дурацкие вопросы».

Ох, Сеятель, успокой всех, зачем они спорят? Я люблю хульманов и лангуров. Я люблю китайцев и тех, кто работает на орбитальных станциях. Я всех люблю, даже куумбу, открытую моей знаменитой прапрапрабабушкой. Куумба с тех пор так и бегает из одного края глаза на другой. Иногда почесывается. Жалко, что про нее счастливые люди не знают.

Цикада считает, что доктор Микробус в Дарджилинге тайно держит в своей лаборатории самку научного реакционера. Мы поднимались по склону горы Олимп, когда Цикада такое сказала: «Ты у нас сама — вроде кривой второго порядка». Цикада, конечно, не поверила. Мы поднимались все выше и выше по бесконечному базальтовому склону горы Олимп. Вершину мы не видели: на высоте километра ползли плоские метановые облака, а сама гора занимала так много места вокруг, что стало сумеречно, как поздним вечером, а Костя опять пожаловался, что от всего несет на него запахом плохо пережаренного лука. Через расщелины мы перепрыгивали. Правильный упор в сьютелле помогает перенестись сразу на пятьсот, а то и на семьсот метров. Время от времени я ловил Ханну Кук, ее почему-то вечно заносит в сторону. И кстати, именно она опять увидела внизу хульманов. С тех пор как нас разделили на орбитальной станции Хубу, мы ни разу не перебросились словом, а теперь хульманы появились в пределах прямой видимости. Впереди Файка — в мохнатых унтиках, с хвостиками на попе, на лбу противосолнечный козырек. За Файкой, как привязанный, тянулся Глухой. Рваная хламида, похож на пятнистого паука, в хорошем смысле. И, наконец, Чимбораса — босиком, босиком по мерзлым камешкам.

«После Котопахи, — сказал я, — Костя самый большой дурак».

Ханна Кук покраснела, а Цикада обиделась: «Это почему, интересно?»

«Да потому, что отстал от хульманов. А Костя потому, что физику не любит».

«Ну и что? Он и химию не любит».

Я промолчал. На станции Хубу мы бросали монетки — на интерес. Сто раз кинули, и все сто раз нам выпала решка. Я спрашиваю: ну, на спор, что выпадет в сто первый раз? Файка кричит: «Пятьдесят на пятьдесят!» Цикада промолчала, а Костя брякнул: «Орел, конечно!» — «Это почему же орел?» — «Ну, ему тоже хочется».

«Рупрехт!»

«Чего тебе, Цикада?»

«Нечестно, если концерт не состоится».

Я хотел засмеяться, но Ханна посмотрела на меня.

Ханна Кук похожа на пчелу, ее хочется погладить. Единственный принцип, по которому наша Вселенная, наверное, выделяется изо всех других, это, конечно, то, что в ней возможно существование белковой жизни. Но совсем необязательно давить на меня только потому, что кто-то доверился девчонке, а она забыла про инструмент…

«Знаешь, Цикада, — напомнил я. — Был древний городок Локры. А в нем собирались лирники. Однажды на состязаниях у самого лучшего лопнула струна на кифаре. Зрители ахнули, тишина наступила такая, что даже цикады в траве умолкли. Но самая смелая не растерялась, — Костя посмотрел на меня, — и прыгнула на кифару. И она так ловко вплела свой голос в звучание оставшихся струн, что лучший лирник и в тот раз остался лучшим».

Такая у них мораль на Марсе.

«Ой, мы попугая нашли!»

«Ой, мы Котопаху потеряли!»

Связь между хульманами и лангурами включилась, как только мы оказались метрах в ста друг от друга. Внизу все закрывали плоские облака, они заметно округлялись по горизонту, а восточную сторону неба — мрачная вершина горы Аскрийской. Глухой жестом показал: теперь наговоримся! Рупрехт сразу вылез на связь: «Кто решит задачку на дурачка?» Откликнулся Чимбораса: «Ты про Файку, что ли?» — «А мне все равно. Задачка на устойчивость стола с четырьмя ножками». — «Без проблем, — сказала я. — Выходим на решение для стола с произвольным количеством ножек, а потом подставляем найденные значения в формулу N=4 ». — «А я бы вышел на решение для двух предельных случаев N=1 и бесконечности, — заспорил Чимбораса, — а потом интерполировал результаты к промежуточному значению N=4 ».

«Принято!»

Доктор Макробер стоял посреди атриума.

Зачем посещать места, которых завтра не будет на карте?

«Смоллеты — опасность, смоллеты — грозная опасность, смоллеты — опасность неконтролируемая», — сказал доктор У Пу в беседе с Ивеном Летчиком. Конечно, смоллеты спят. Пока. На создание человека у природы (лиценциатка Ира Летчик сказала бы — у Сеятеля) ушло миллиардов пять лет, если считать со времени появления одноклеточных. На создание другой — неорганической — жизни может уйти не меньше, если считать со смоллет. Звездным ветром смоллеты разносит по Вселенной. Конечно, речь не о вытеснении Человека разумного, не о выталкивании его за пределы обитаемого мира. Речь о развитии свойств, возникающих в первые доли секунды Большого взрыва. Органика — венец холодного, точнее, остывающего мира. Разглядывая окаменелости, невероятные, микроскопические следы давно вымерших диккинсоний или эдиакарий, не сразу протянешь от них восходящую линию к Человеку разумному. Невообразимый провал зияет между столь близкими по сути формами. А ведь и диккинсонии, и эдиакарии, и масса других давно вымерших, почти не определяемых уже существ — все это органика, все они накрепко с нами связаны. Горячая земля остывала, возникал температурный баланс, первичные океаны заселялись одноклеточными, температура падала, постепенно достигая комфортной для класса, к которому мы относимся. Не стоит придумывать богов, их никогда не было. Мы обживаем планеты, создаем сьютеллы, цифруем информацию и материю, но только очень немногие задумываются о непредставимо далеком будущем — что там? Войсеры создали символическую фигуру Сеятеля. Так им легче понять распространение жизни: некий одинокий гигант, разбрасывающий зерна жизни по расширяющейся Вселенной. То, что мы увидели с лиценциатом Глухим в «полости Глухого», не увидишь ни в доменной печи, ни в сполохах северного сияния. Ужасный и прекрасный огненный куст выпустил сразу миллионы отростков. Они раскачивались, они дышали, меняли цвет и форму.