Джефф Райман: Детский сад

— Отдохните, а! — прокричал кто-то выше этажом.

Ролфа заулыбалась и стала петь лишь громче. «Это ты тоже запомнишь», — говорила ее улыбка.

— Тише! — провыл кто-то рядом.

Милена распахнула окно, прокричать им всем; всем, кто преграждает музыку Ролфе, Милене, себе самим:

— У нас тут с жизнью прощаются!!

Для нее оно так, по сути, и было.

Ролфа воздела руки и каким-то чудесным смешением воздуха и слюны воспроизвела звучание аплодисментов, звучание справедливости. И вдруг они обе очутились на улице Ролфы — среди ночи, у парка, где деревья тоже аплодировали своей листвой. На Милене были заношенные перчатки с отрезанными пальцами. А Ролфа, снова в меху, обнимала ее и тихонько баюкала. Почему-то шел снег. Снежинки падали, как звезды. Когда же там шел снег?

Милена оглядела заснеженный парк и поняла, что это Лондон будущего. Это та площадка полумесяцем перед домом Ролфы, спустя годы после того, как их уже не будет на свете.

Лондон, где Милены больше не было и не было Ролфы, чтобы ее обнимать. Ведь для этого у Милены больше не было плоти.

Оно было холодным, это будущее, и Милена скользила по нему призрачной тенью. На снегу виднелись следы ботинок, но кто эти следы оставил, видно не было. По небу плыли огни.

Есть ли кому-то дело, что ее больше нет на свете? А эта вечность, простертая бескрайней пелериной, — перевешивает ли она те мгновения в саду? Будущее было совершенно свободно от ностальгии или понимания, такое же до жестокости, беспощадно новое, как еще не набравшееся разума, полное жизни дитя.

«Я сейчас упаду в обморок», — подумала Милена. Ей было холодно, бесприютно. Вздор какой: разве люди вот так падают в обморок? А тем более призраки?

Однако она ощущала, что чувства действительно покидают ее. Луна будущего безучастно плыла по небу. Милена позволила себе упасть. И, уже падая, почувствовала, как кто-то или что-то ее подхватывает. На мгновение ей показалось, что это руки Ролфы.

Время подобно сну. Опять налетели геликоптеры — со свистящим стрекотом зависая над макушками деревьев, терзая их и срывая листву, смерчем взметая снег. Нет, это была не Ролфа, а Майк Стоун; он сейчас нес ее, почти бегом, как нес Министра Мильтона у них на свадьбе. Все как будто происходило заново. Люди поспешили на помощь, помогли ему бережно опустить ее на пол. Из карманов комбинезона Майк извлек инжектор пульса и браслеты, которые застегнул у Милены на запястьях.

«Нет, это и не прошлое и не будущее. Это мое Сейчас, — решила она. — А Сейчас всегда вне времени».

Она подумала, что Зал Считывания — это трава парка на улице Ролфы. Ей мучительно хотелось, чтобы это был тот самый полумесяц из травы и деревьев и чтобы поутру она проснулась у себя в комнате с известием, что Ролфа переезжает к ней жить.

Милена щекой ощущала траву лета своего шестнадцатилетия. Ей хотелось окунуть кончики пальцев в шерсть Ролфы. Где же она? Почему она никак не может ее найти?

ИСЧЕЗЛИ И ТРАВА, и парк, и уходящая в бесконечность вереница Милен, каждая из которых была в своем Сейчас. Милена Вспоминающая воссоединилась с той Миленой, что была все еще жива.

Она чувствовала, что лежит на полу Консенсуса. Мысли в ней поднимались и падали. Над Миленой склонился Майк Стоун, а из уха у нее торчал инжектор пульса. Все в Милене словно раскачивалось взад-вперед, как лижущие берег волны небольшого озерца. Считывание закончилось. Она умирала.

Поцеловала ли ее в макушку Ролфа? Провела ли пальцами ей по волосам?

«Да», — был ответ.

«А дальше, — думала Милена растерянно, — дальше что?»

КОНСЕНСУС ЦЕНТРАЛЬНОГО ЛОНДОНА вздымался над Маршем-стрит мясистым лесом. Солнечный свет он обращал в сахар, а вещества, которые брал из почвы, — в белки. Сок прокачивался через его сердце — Корону, — регулирующую все его бессознательные механизмы жизнедеятельности: циркуляцию кислорода и сахаров, удаление отходов, функционирование иммунной системы. И именно здесь, в Короне, происходил синтез памяти и мысли. Из Короны к корням уходили мясистые стебли органической ткани, которые под землей переплетались между собой и образовывали клубни, как у картошки. Крабы размером с кулак оберегали клубни от насекомых и мелких животных. А в узких кирпичных подземных коридорах, согнувшись как шахтеры, протискивались Доктора, бдительно осматривая драгоценную плоть.

Внутри клубней существовала четкая структура и иерархия различных участков плоти. Они назывались клетками. Вот в этих клетках и содержались матрицы Считанных, их индивидуальные сущности.