Н Ляшко - Минучая смерть

Вот загремела дверь соседней камеры. Теперь их очередь. Шаги ближе, тише: надзиратель и арестант подкрадывались. Надзиратель чуть слышно зашурудел в скважине ключом и открыл дверь:

- Скорей...

Вишняков преградил арестанту с обедом дорогу, через него выбросил в коридор хлеб, вынес за порог ногу,уперся ею в пол и закричал:

- Опять!? Ставьте обед у двери и убирайтесь!

Надзиратель подтолкнул арестанта:

- Неси, неси. Отступитесь, господа! Доиграетесь вы с этим, ой, доиграетесь! Вам больничную еду дают, а вы...

Арестант согнулся, намереваясь проскользнуть в секретку, но Федя вырвал из его рук судок, прикрытый миской с кашей, и, расплескивая суп, швырнул за дверь.

Вишняков принял с коридора ногу:

- Вот и все.

Надзиратель яростно захлопнул дверь и заголосил:

- Над пищею глумятся! Супом, как собаку, обливают, а ты терпи, гляди им, чертям, в зубы...

- Что, опять? - донесся издалека голос.

- А, ну да, опять! Распустили на свою голову!

Голоса покатились к лестнице, окрепли и в топоте ног ринулись назад:

- Гляньте, что на полу!

- Хуже сумасшедших стали!

- Скрутить надо, а то всю посуду перебьют!

Вишняков и Федя молча спустили с коек ноги и сели.

Из-за распахнутой двери ветром влетел выбритый гибкий помощник начальника тюрьмы:

- Гаспада, вы опять?! Пасуду портите, на людей наводите страх! Мы вынуждены применить к вам самые стражайшие меры! Мы...

Вишняков и Федя глядели на него выпитыми голодом глазами и ждали, а когда он перестал размахивать руками и кричать, Вишняков спокойно проговорил:

- Пусть ставят пищу у двери. Мы не раз говорили об этом, но кому-то нужно, чтобы шум повторялся.

- Это вот ему нужно, - подхватил Федя, указывая на старшего надзирателя. - Мы восемь дней твердим ему, чтоб ,к нам не вносили пищи.

- Гаспада, пачему!

- Не будем есть, пока не переведут к политическим...

- Гаспада, гаспада...

Помощник доказывал, что ни он, ни начальник тюрьмы не в праве переводить секретников в корпус политических, что, положа руку на сердце, он не понимает, зачем такие умные люди, а он считает Вишнякова и Федю "таковымы" - подвергают свою жизнь риску. Надзиратели про себя ругали его: "Защелкала, глиста дворянская!" - хмурились и нетерпеливо перебирали ногами.

Старший надзиратель раздраженно шепнул:

- Да, чего вы, ваше благородие, говорите с ними? Они вон даже не встают перед вами.

Тут только, казалось, помощник заметил,что Вишняков и Федя сидят, и округлил глаза:

- Гаспада, это же, это... ну, вы не признаете законов, но это же невежливо... Я же стою перед вами, а между тем...

- Да, да, - согласился Вишняков, - но нам трудно соблюдать правила вежливости.

- Я нанимаю, но в паследний раз предупреждаю, в паследний раз...

- Переведете, без предупреждений все кончится.

- Это невазможно, прашу заметить, невазможно, и мы вынуждены будем наступить с вами...

Помощник запнулся, как бы поймал что-то пальцами, стиснул их и вышел.

Феде хотелось сказать, что помощник сносный человек, что другой дал убы волю надзирателям, но слабость пригнула его к подушке, и он поплыл в туман. Разбудило его щелканье замка. Серый арестант запер в фонарь над столом капающую керосином лампу с желтым огоньком и исчез.

Одуряюще запахло пролитым супом. Зубы перехватывали слюну, в ребра толкалась зудящая, сродни изжоге, боль.

В воображении лесом оглобель встала виденная когдато ярмарка, закружились столы с пряниками, столбы баранок, вороха воблы. Над ними замигали глаза надзирателей, зашевелились их колючие усы и лохматые брови. Их заслонил коридор, усеянный веснушками просыпанной каши и рыжего маслянистого жареного лука. Веснушек было много. Федя подогнул колени, ртом начал собирать их с пода и вздрогнул.

- Кипяток!

У стола копошился арестант с красным, до блеска начищенным, чайником. День уже отступил от решетки. Дверь, захлопываясь, обвеяла Федю паром. Он вдохнул его и очутился дома, на лежанке, рядом с котом.

"Феди-инь, - от окна позвала его мать, - глянь, на осокорь какая птичка села. Скорей, а то улетит, хохлатенькая, а ножки тонюсенькие, как соломинки..."

Федя животом скользнул по углу лежанки, затопал к матери, взлетел на ее руки и, не успев взглянуть на осокорь, упал на койку секретки.

- Дон! Дон-дон-дон! - по-псиному лаял тюремный колокол на поверку.

Ватага надзирателей топала по коридору, гудели голоса.

Из общих камер прорывалось пение молитвы. Взвизгнула дверь на лестницу, гул шагов свернулся, и тюрьму обняла длинная, бредовая, голодная ночь...