Джеймс Уайт - «Если», 1997 № 01

Он женился на Одри — сварливой и придирчивой особе. Однако он Прекрасно понимал, что в любом предприятии, тем более изобретательском, успех зависит от наличия ясных целей и стимулов, а природная рассеянность и несобранность Рейнбёрда настоятельно требовали Чьей-то жесткой руки.

Он построил первый пароход и первый паровоз. Первая молотилка — тоже его рук дело. Он очистил леса, сжигая гнилую древесину в изобретенных им гигантских бездымных печах, и спроектировал принципиально новые города. Он поставил крест на рабстве в южных штатах, повсеместно внедрив паровые ткацкие станки; и всю жизнь власть и богатство следовали за ним по пятам.

Хорошо это или плохо, но Рейнбёрд вывел свою страну на магистральный путь, на котором вряд ли оставалось место для юношеских увлечений вроде соколиной охоты. Никому еще, вероятно, не удавалось на протяжении одной человеческой жизни столь разительно изменить облик целой нации.

Он возглавил технологический переворот в промышленности, снабдив ее каучуком, добытым в тропиках, и пластмассами, полученными в лабораториях. Научился качать нефть из скважин, использовать для освещения и в качестве топлива природный газ.

Он был увенчан многими наградами и не испытывал недостатка в деньгах и славе. И в конце жизни, мысленно оглядываясь назад, имел все основания считать, что прожил жизнь не напрасно.

«Да, но при этом я очень многое упустил из виду, прошляпил, недосмотрел. Потратил впустую уйму времени. Если бы не эти тупики и ложные ходы, по которым я блуждал годами, я бы столько всего еще мог совершить! Я привел машинное производство к зениту, но даже не подступился к самой совершенной машине из всех — человеческому, мозгу. Просто использовал дар, данный мне Природой, но так и не удосужился изучить его, тем более усовершенствовать. Те, кто придет после меня, все равно когда-то займутся им вплотную, но как же мне самому хочется разобраться в этом хитром механизме! А теперь поздно».

Он вернулся в лабораторию и, чувствуя, как подступает старость, продолжил работу над стареньким искрометом. Он дал жизнь многочисленным «отпрыскам» своего изобретения — целой россыпи технических игрушек (при этом сам не считал их таковыми). Построил телевокс, единственным практическим применением которого стала возможность выслушивать ворчание Одри на расстоянии. Установил небольшую паровую динамо-машину в доме и провел электричество в сарай, где по-прежнему вечерами что-то мастерил.

Там он и построил ретрогрессор.

«Будь у меня побольше времени, я бы еще столько всего изобрел, двигаясь по пути, который однажды выбрал. Но, сдается мне, конец его близок. Как будто добираешься до заветных ворот, раскрываешь их и видишь огромный мир — а войти уже не остается ни времени, ни сил».

В сердцах он ударил ладонью по спинке стула, и тот развалился.

«Вот — и стула-то сносного не сумел изобрести. Даже не пытался.

Сколько всего на свете неуклюжего, неповоротливого, недоведенного, к чему я мог бы приложить руки! Я бы подтолкнул Америку еще на пару десятилетий вперед. Но все проклятые тупики, ошибки, долгие блуждания вслепую. Десять лет потеряно там, двенадцать здесь… Если б только с самого начала знать, что истина, а что ложь, я бы переложил на плечи других всю никчемную работу, а сам бы занялся только тем, с чем никому, кроме меня, не справиться! Разглядеть бы ту связующую нить, вернуться назад, найти ее и вплести в нужный узор… О, эти потери — пустыня, в которой обречен витать талант! И если б хоть какой-то наставник! Или карта, ключ, а еще лучше — полная шляпа ключей… Природа не обделила меня проницательностью, не раз помогавшей отыскивать верный путь. Но всегда оставались другие дороги, ведущие прямо к цели, хотя я-то о них узнавал слишком поздно… Однако не будь я Рейнбёрдом, если не найду способ усовершенствовать само совершенство!»

С этими мыслями он пододвинул к себе лист бумаги и начал составлять список того, что нужно усовершенствовать в первую очередь. Но, не написав и десяти строчек, в раздражении отбросил перо.

«И паршивого автоматического пера не изобрел — даже не пытался!»

Он наполнил бокал, однако после первого же глотка лицо Рейнбёрда перекосила гримаса отвращения.

«И это дрянное виски так и не научился очищать как следует — хотя ведь вертелась в голове мыслишка на сей счет. Да, я многое не успел. Однако нытьем делу не поможешь».

И он надолго задумался.

«Но ведь я могу рассказать об этом самому себе — тогда, когда можно все исправить!»