И порванное о забор Академического садика школьное платье, за которое мама оставила меня на два месяца без театра. И несправедливо поколоченный мною Арканька Собчик, а на самом деле дворнику про облитую чернилами штукатурку рассказала Ксанка из первого подъезда. И Леник Шульгин, целую неделю пяливший глаза на Эгинку Ковецкую, а мне только раз бросивший на промокашке глупую записку "Анюта, я тута!". В общем, все печали и несчастья моей короткой жизни поднимались со дна души, странно разбуженные и потревоженные непосильным горем скорбящей "коханки".
В принципе, я насмотрелась разных горюющих фигур. Когда-то мы с девчонками любили зимой гулять по Смоленскому кладбищу. Оно под боком, там ужас какие красивые памятники! И плачущие ангелы. И разбивающие себе грудь лебеди. И фрейлины "Ея Императорскаго Величества", а им от роду по четыре годика.
Еще мы с отцом в Тбилиси, наверно, целый час у могилы Грибоедова простояли, очень горестно там княжна Нина слезы точит. Но горше всего на меня действует Пискаревский мемориал: еще при подходе мурашки бегут по спине от медной музыки, а уж вечный огонь перед Родиной-Матерью, кажется, и язык и слезы отнимает. Почти так же больно стало мне сейчас, у фогелевского манекена. Скорбь многих памятников - установившаяся, уравновешенная, на веки вечные отлитая в бронзу, запечатанная в гранит. А "коханка" - она живая, она не для других, для себя плачет. И горе у нее светлое, доступное, такое, что хочется подойти, обнять ее за плечи и нареветься рядом всласть от чистой души. Потому и тишина же на Перинной линии - упади слезинка на асфальт - услышишь! Никто не шелохнется. Не кашлянет.
- Зачем вы так, Георгий Викторович? - укорила я его, когда мы ушли оттуда, прошагали молча Невский и пересекли Неву.
- Людям надо и горе видеть, девочка. Только облагораживающее, а не втаптывающее человека в прах. Чтоб калиться ему на медленном огне!
- Она вашими слезами плачет.
- Прощались мы, Нюта. Я больше ничего-ничего о ней не знаю...
Через три дня он тихо умер. Похоронили его в углу Академического садика, у глухой стены трехэтажного дома, возле самой Греческой веранды. Перед ним громоздятся пиленые и полированные мраморные плиты, которые загодя привозят студентам Академии художеств для дипломных работ. Такой же плитой накрыта его могила. Двухсотлетние дубы и клены щедро засыпают ее листвой, а если листву отгрести, обнаружится надпись:
ФОГЕЛЬ Георгий Викторович Художник. Человек 1876-1965
Месяцев через шесть на самый краешек плиты, в ногах, кто-то установил гипсовый слепок горюющей "коханки". Думаю, это сделал Юра Глумов, но спросить было не у кого: после похорон никто из друзей Георгия Викторовича к нам больше не заходил.
Весь вечер я промаялась воспоминаниями. Эдик пробовал меня расшевелить, сдался и ушел спать. Наступила тишина. Только перед спальней журчал ручеек длиной в целых два метра - под его шепот Эдику лучше спится. Сын позвонил с космодрома и предупредил, что ночевать останется в Звездном. Я сидела в кресле, в гостиной, и отчетливо видела в темноте огромные кисти тонких в запястье фогелевских рук.
Сейчас бы ему исполнилось сто пятьдесят лет. Ведь мне тогда было одиннадцать.
Я уменьшила звук и вызвала Информаторий.
- Здравствуйте, что вас интересует? - любезно осведомился дежурный диспетчер.
- В вечерних теленовостях передавали о Фогеле...
- Хотите прослушать повторно?
- Мы жили с ним в одной квартире...
Диспетчер, уже, как пианист, занесший пальцы над клавишами пульта, остановился, понимающе кивнул:
- Тогда, пожалуй, сделаем для вас исключение.
Посмотрите фрагмент специальной передачи о Фогеле, которая пойдет в эфир завтра утром.
Из программы дежурных начисто исключено удивление, поэтому он почти незаметно пожал плечами, зато непростительно громко произнес за кадром: "Как много у него соседей. Второй запрос сегодня!" Диспетчер исчез, и телестена провалилась в Академический садик. На хорошо знакомую мне могилу посыпались, кружа, листья. Зародившаяся мелодия не могла помешать искусственно спокойному и вечно взволнованному голосу диктора:
- Долгие годы одной из достопримечательностей нашего города считалась фигура Скорбящей Подруги в Академическом саду. Неизвестный скульптор создал ее по модели художника Фогеля и установил на могиле творца. Месяц тому назад находившаяся в отличной сохранности статуя внезапно "поплыла": потеряла жесткость, выпрямилась, разогнула прижатые к лицу ладони. Реставраторы, которым предстояло заняться восстановлением памятника, столкнулись с любопытным явлением: то, что представлялось нам монолитным гипсовым слепком, оказалось упругим манекеном из не применявшейся для ваяния вспененной пропилазы. Но самое любопытное ожидало исследователей далее: "раздвинув", как сказал один поэт, "чадру ладоней", Скорбящая явила нашим взорам хорошо проработанное художником, вполне привлекательное, даже посвоему живое лицо. Молодой ученый Игорь Алейнер заинтересовался историей происхождения памятника, обратился к архивам. И вот что ему удалось выяснить. Пожалуйста, Игорь, вам слово.
Читать дальше