Филип Дик: Человек из Высокого Замка

других людей. Ja, Herr Doktor? Новое применение пальца ноги. Видите ли, можно использовать сустав в зажигалке. Если, конечно, Herr Krupp наладит их выпуск в достаточном количестве…»

Его поразил этот образ: оживший гигантский доисторический каннибал, который вновь завладел и правит миром. Миллион лет удалялись мы от него, но он возвратился. И не в качестве соперника, а как властелин.

«…остается лишь сожалеть…», — вещало радио голосом маленькой японочки из Токио.

«О Боже, — думал Фринк, — а ведь мы называли их обезьянами — этих цивилизованных кривоногих креветок, для которых мысль о газовых камерах — столь же эфемерна, как, скажем, идея утопить всех женщин мира».

«…как часто в прошлом нас удручала поразительная неисчерпаемость фантастических усилий человеческих существ, поставивших целые массы людей вне защиты правовой системы».

«А они, эти японцы, и впрямь уделяют изрядное внимание праву», — отметил Фринк.

«…дабы процитировать известного святого западной церкви: „Какая польза человеку, если он приобретет весь мир, а душе своей повредит?“ [2] От Матфея, 16: 27. »

Радио на минуту смолкло. Фринк, повязывающий галстук, тоже замер. Утреннее Очищение продолжалось.

«Я должен договориться с ними, — наконец решил он. — Невзирая на угрозу попасть в черные списки. Покинуть японскую зону и оказаться на Юге, или в Европе, или где-либо еще под властью Рейха — означает для меня смерть. Я должен убедить этого Уиндэма-Матсона».

Сидя на кровати с чашкой остывшего чая под рукой, Фрише извлек свой экземпляр «И-чинг» — «Книги Перемен» [3] «И-чинг» (И цзин) — (II–I тыс. до н. э.) — учение, основанное на конфуцианстве, буддизме и даосизме и объединяющее все известные в то время знания. и высыпал из кожаного чехла сорок девять стеблей тысячелистника, стараясь четко сформулировать вопрос.

И произнес его вслух:

«Как надлежит говорить с Уиндэмом-Матсоном, чтобы прийти к взаимопониманию?» Записав вопрос на дощечке, он начал перебрасывать стебельки из одной руки в другую, пока не получил первую линию — начало. Восьмерка. Половина из шестидесяти четырех гексаграмм исключена. Он разделил стебельки и отыскал вторую линию. Благодаря давно приобретенным навыкам, ему вскоре стали известны все шесть линий. Перед ним предстала полностью завершенная гексаграмма, и теперь отпала нужда составлять ее по графикам. Он узнал пятнадцатую гексаграмму. «Ч'иен». «Смирение». Ну, что ж, — «малке, да будут возвышены, великие — да унизятся…» — обращаться к каноническому тексту не стоило: он знал его наизусть. Добрый знак. Оракул давал ему благожелательный совет. И все же он ощутил некоторое разочарование. Пятнадцатая гексаграмма содержала нечто бессмысленное., Вероятно, надлежало сохранять смирение. Какой здесь сокрыт смысл? Ведь все равно никакой властью над этим У-М не обладал. Он не мог заставить последнего восстановить себя на работе. Ему лишь оставалось воспользоваться советом пятнадцатой гексаграммы: настал момент смиренной просьбы, надеяться и терпеливо, с благодарностью ждать. Придет время, и Небо вернет ему утраченное, а может, и дарует нечто большее.

Иные линии для прочтения отсутствовали, никаких девяток или шестерок. А это конец. Без перехода к следующей гексаграмме.

Следующий вопрос. Приготовившись, он вопрошал Оракула:

— Увижу ли я когда-нибудь Юлиану?

Юлиана, жена… Собственно, бывшая жена. Год назад они развелись и не виделись вот уже несколько месяцев; откровенно говоря, он даже адреса ее не знал. Все указывало на то, что она покинула Сан-Франциско, а возможно, и ТША. Общие знакомые либо потеряли с ней связь, либо не говорили всей правды.

Он торопливо перебирал стебельки тысячелистника. Сколько раз задавал он разные вопросы о Юлиане! Наконец получил гексаграмму — результат воздействия слепого рока на стебельки растений. Случайную, однако связанную с моментом, в котором он существовал, и бытие его переплеталось с жизнью всех людей и со всеми частицами Вселенной. Гексаграмму, представляющую в системе сплошных и прерывистых линий определенную

ситуацию. Он, Юлиана, фабрика, правящие Торговые Миссии, освоение планет, миллиард органических останков в Африке, их и трупами теперь уже не назовешь; стремления тысяч людей, ютящихся в своих норах в Сан-Франциско, безумцы в Берлине с бесстрастными лицами и сумасшедшими планами в голове, — все это воссоединилось в миг разбрасывания стеблей тысячелистника, дабы извлечь наиболее подходящее и мудрое изречение из книги, слагать которую начали еще в тридцатом веке до Рождества Христова. Из книги, которую китайские мудрецы составляли, редактировали и дополняли на протяжении четырех — пяти тысячелетий, — из всей этой блестящей космологии и науки, сведенной в Единый кодекс задолго до того, как Европа научилась четырем арифметическим действиям.