Филип Дик: Человек из Высокого Замка

Разыгрывается воображение, и Наполеон уже не заточен на острове Св. Елены и не пленен вообще, а продолжает бурную карьеру полководца в экзотических странах [40] Первухин М. Вторая жизнь Наполеона?//Журнал приключений. М., 1917. № 6–7. . А почему бы не представить вторжение в Россию в 1812 году вообще без Наполеона?

В упомянутой «Еслиаде» Г. Гуревич предлагает россыпь возможностей на материале отечественной истории. Могло ли завершиться иным исходом восстание Емельяна Пугачева? Вполне, писатель даже называет точные место и время начала победоносного похода на Москву: не сверни бунтари на Волгу, и… Такой момент выбора описан и в реальной истории XVIII века. Добавим, что идея Г. Гуревича реализована в фантастике еще полвека назад [41] Петровский Л. Человек очереди//ППФ-90. К., Молодь, 1990. . Начало XIX века — весьма перспективная эпоха для решивших попробовать силы в АИ. Проживи Павел I еще несколько лет, — почему провидение не отвело руку заговорщиков, — и, возможно, благодаря его политике, до неузнаваемости изменилась бы Европа. 14 декабря 1825 года. Восстание гвардии на Сенатской расстреляли из пушек. А если бы заговорщики действовали решительнее, и пушки повернулись бы в другую сторону? Если бы восставшие решились арестовать Николая I? Если бы… Сложить их все, и Россия в 1826 году могла бы стать конституционной монархией или республикой, а все последующие, внедрявшиеся в мучениях реформы, начались бы и завершились на полстолетия раньше. История XX века могла не испытать ни августа 1914, ни октября 1917… И сейчас центры наших городов выглядели бы совершенно иначе — в причудливой застройке гигантских небоскребов российских транснациональных компаний.

А сколько еще разных «где» и «когда» разбросано по векам. Впрочем, АИ возникает лишь в том случае, если сам автор готов не просто чуточку подправить историю, а предложить новый ее вариант. Возможностей для разработки таких авторских вариантов предостаточно. Однако АИ творит не только иной ход событий, но и отсутствие их. Заманчива идея «выпрямления» истории, с «изъятием» каких-то нежелательных событий. Интересна сама модель, когда ситуация в истории взрывоподобная и заменяется серией негромких «хлопков». Пока же фантасты прошли мимо многих интересных возможностей, зато у читателей дух захватывает в ожидании будущих книг.

Незатейливый фантастический сюжет: герой становится в одну из многочисленных очередей за дефицитом и оказывается на экскурсии [42] Петровский Л. Человек очереди//ППФ-90. К., Молодь, 1990. . И лишь в процессе знакомства с необычным миром выясняется: туристы — не в будущем, хоть так бы и хотелось, ведь параллельная реальность вполне согласуется с нашими недавними стандартами «светлого грядущего». В «параллельном» Киеве — экологически чистая среда, в магазинах всего полно, многое просто бесплатно. Здесь все неизмеримо лучше, чем у нас. Герой начинает расследование — почему тут так хорошо? И оказывается: у параллельного мира — параллельная альтернативная история. На очередном съезде генсеком вместо Сталина избирается Киров. Вот и вся фантастика. Хочется воскликнуть: если бы так просто! Развернутой АИ в рассказе не получилось. По такому рецепту, меняй генсека, и уже через полвека не Михаил Сергеевич одергивает из президиума депутатов, а А. Д. Сахаров председательствует в парламенте.

Еще один сюжет [43] Пелевин В. Хрустальный мир//Знание — сила. 1991. № 3. . Тут все, как иллюстрация к кинофильму «Ленин в Октябре». Петроградская ночь, заставы юнкеров на открытых всем ветрам «линиях».

И здесь сходство заканчивается. Бдительные патрули не пропускают в Смольный известных лиц, лихо проскочивших туда в советском кинобоевике. Герои не оставляют попыток, но тщетно. Богатырская застава всякий раз отбрасывает их в новый, причудливый мир, где становится все светлее и лучше. АИ в рассказе подменена пространной метафорой, словно автор не хочет «снижаться» до простого сослагательного наклонения, оставаясь в плену вольных грез на тему вариаций минувшего.

И все же наша фантастика в последние годы странным образом тесно смыкается с публицистикой.

Своеобразной реакцией на существовавшие многочисленные запреты явилась алогично свершившаяся трансформация советской фантастики в конце восьмидесятых в доселе не виданный жанр сослагательной публицистики. Компенсируя вакуум социально-политического прогнозирования, на страницы «перестроечной» прессы выплеснулась волна азартных журналистских рассуждений, вполне совпадающих с НФ-приемами. Варианты развития коммунистической системы просчитывались при всех возможных кандидатурах генсеков. А если бы В. И. Ленин прожил еще несколько лет? Получился бы тогда «социализм с человеческим лицом»? Перебраны все варианты — от радужных до безысходных. Материалы читались взахлеб, но уже сейчас они — не более, чем документ нашей эпохи, своеобразная иллюстрация досужих словоблудий. Вырванное в свое время из контекста фантастики невозможно наверстать за пять-шесть лет в вольном полете журналистского воображения, малоотягощенного документальными ссылками и мемуарными выдержками. Не быль, но и не выдумка. Потребовалась странная деформация культуры, столь сблизившая фантастику и публицистику. Что же сделало их почти тождественными? Цензура, а точнее, ее отмена. Еще несколько десятилетий назад подобные опусы вряд ли осмелились бы прочитать в узком кругу друзей, где-нибудь на кухне. Наконец искусство мышления о немыслимом стало безопасным занятием. Но оно не принесло лавров публицистам, а временное отставание для нашей фантастики обернулось утратой самой техники мышления в разработке темы АИ.