Эдгар Берроуз: Сын Тарзана

-- Где он? -- вскричала леди Грейсток.

-- Он пошел смотреть Аякса.

Тарзан с трудом сдержал улыбку. Убедившись, что педагог больше напуган, чем ушиблен, он приказал подать карету и отправился в мюзик-холл.

III

ЗОВ ДЖУНГЛЕЙ

В то время как укротитель, угрожающе размахивавший хлыстом, все еще не решался войти в ложу, где его собирались достойно встретить обезьяна и маленький лорд, на пороге появился высокий широкоплечий господин. Краска залила щеки мальчика, едва он увидел вошедшего.

-- Папа! -- вскричал мальчик.

Обезьяна окинула быстрым взглядом британского лорда и мгновенно прыгнула ему навстречу, выражая свой восторг диким визгом.

Лорд, широко раскрыв от удивления глаза, застыл на месте, как вкопанный.

-- Акут! -- воскликнул он.

Мальчик растерянно переводил взгляд с отца на обезьяну и с обезьяны на отца. То, что произошло дальше, заставило укротителя застучать зубами: из уст англичанина послышались гортанные звуки; человекообразное чудовище приблизилось к нему вплотную и что-то ласково отвечало на своем языке.

А в это время из глубины кулис старик отвратительной наружности пристально наблюдал за тем, что происходило в ложе; на его искаженном рябом лице, нервно подергивавшемся от волнения, последовательно отражались все чувства -- от восторга до ужаса.

-- Давно я не видел тебя, Тарзан, -- говорил Акут. -- Теперь, когда я нашел тебя, я пойду в твои джунгли и останусь с тобой навсегда.

Человек гладил зверя по косматой голове; в его мозгу длинной вереницей проходили воспоминания давно прошедших дней, и он переносился в чащу девственного африканского леса, где это громадное человекоподобное существо сражалось с ним бок о бок; в его памяти вставал черный Мугамби, потрясающий смертоносной дубиной, и рядом с ним свирепая пантера Шита с обнаженными клыками и колючими усами, а затем -- страшная орда обезьян племени Акута.

Человек глубоко вздохнул; его вновь охватила с прежней силой тоска по джунглям, которую он считал умершей... Ах, если бы вернуться туда хоть на один короткий месяц! Снова чувствовать, как щекочет листва голое тело; вдыхать полной грудью пряный запах гниющих растений; улавливать острым слухом бесшумные шаги подкрадывающегося хищника; выслеживать добычу и знать, что тебя выслеживает другой хищник; нападать и защищаться! Картина была так притягательна, что кровь забурлила у него в жилах... Но рядом с этим видением встало другое -- любимая женщина с ласковыми глазами, молодая, красивая, маленький сын, друзья, дом... Он бессильно пожал плечами.

-- Это невозможно, Акут, -- сказал он. -- Но, если ты хочешь вернуться в родные джунгли, я помогу тебе. Ты не можешь быть счастлив здесь, а я не могу быть счастлив там.

Укротитель сделал шаг вперед. Обезьяна зарычала, обнажая клыки.

-- Иди с ним, Акут, -- сказал Тарзан, -- завтра я приду навестить тебя.

Зверь мрачно поплелся за укротителем. Джон Клейтон разузнал, где он живет, а затем повернулся к сыну.

-- Пойдем! -- сказал он, и они вышли из театра. Никто не проронил ни слова. Когда они сели в карету, мальчик первый нарушил молчание.

-- Обезьяна узнала тебя, -- сказал он, -- и вы разговаривали между собой на обезьяньем языке. Откуда это она знает тебя, и как ты выучился говорить по-обезьяньи?

И здесь впервые Тарзан, приемыш обезьяны, рассказал сыну в немногих словах о годах своего детства и юности, о том, как он родился в джунглях, как умерли его родители и как обезьяна Кала, огромная самка, вскормила его своим молоком.

Он старался описать мальчику самыми черными красками, как страшна и опасна жизнь в джунглях, кишащих дикими, кровожадными зверями; он рассказывал об изнурительной засухе и о дождливом периоде, когда свирепствует лихорадка, о голодных временах, о невыносимой жаре; он говорил, что там приходится ходить совершенно нагим, жить в постоянном страхе и лишениях... Изображая эту жизнь, он нарочно выбирал такие картины, которые должны были производить на всякого цивилизованного человека самое ужасное впечатление, надеясь, что эти образы навсегда уничтожат в сердце мальчика унаследованное им бессознательное влечение к диким лесам.

Но как ни старался он описывать джунгли в самых мрачных красках, из его рассказа джунгли вставали такими, какими они были для него, -- джунгли, бесконечно дорогие его сердцу. А кроме того, рассказывая о своей жизни среди диких зверей, он забыл об одном обстоятельстве, забыл о самом главном, что тот мальчик, который, застыв возле него, с жадностью вслушивался в его слова, был сын Тарзана, человека-обезьяны...