Алексей Курганов - Бродяга

На следующий день молодой человек в фиолетовой куртке уже к двенадцати часам подходил ко вчерашнему желтому дому с чеканной вывеской: кооператив «Возрождение». Он был тщательно выбрит, расчесан и пах одеколоном. На нем была свежая рубашка и бежевая сумка через плечо, забитая доверху только что купленными блокнотами. Сегодня его уже не раздражали перепаханные улицы и вечные лужи.

Он легко перескочил через все шесть ступенек деревянного крыльца желтого дома, которое под ним недоуменно и не очень гостеприимно скрипнуло, и, распахнув широко дверь, влетел в здание. Вчерашний запах линолеума опять ядовито ударил в нос, и поскольку его никто не пытался остановить, через три секунды он уже был на втором этаже. Тем же широким жестом молодой человек распахнул дверь кабинета директора, и вчерашний мужчина в белом халате, изумленно подняв на него свои маленькие глазки, стал торопливо прятать в столе какой-то импортный цветной журнал с красивыми женщинами.

— Ах, это вы? — улыбнулся он натянуто, закрывая поспешно стол, и вновь молодому человеку показалось, что он уже встречался где-то с этим директором. «Кажется, этот тип не очень любит людей, — мелькнула почему-то мысль, — во всяком случае, директор милосердного кооператива должен быть менее фальшивым», — подумал парень.

— Неужели вы уже выписались? — всплеснул руками директор.

Раскрыв паспорт он долго и тупо смотрел на фотографию и на фамилию, затем медленно поднял глаза.

— Так вы и есть Александр Полежаев?

Мужчина пробовал улыбнуться, но получилась какая-то затравленная усмешка. Полежаев промолчал. Мужчина пожевал задумчиво верхнюю губу, при этом козлиная бородка его смешно задергалась, и вдруг оживился.

— Знаете, ваше последнее стихотворение «Свинарник» произвело на меня впечатление. Особенно этот момент, где свинья обожает зловонную лужу, но к которой не может привыкнуть свинарка.

Мужчина неожиданно наклонился к парню и снизив голос до полушепота таинственно произнес:

— Если бы вы знали, Полежаев, как тесно сейчас переплетаются наши мысли. Все же есть на свете провидение, — продолжал многозначительно козлобородый, и Полежаеву было неприятно, что его мысли переплетаются с мыслями этого типа. — Не позднее, чем позавчера я прочитал ваше стихотворение и внезапно подумал: а что если судьбе будет угодно распорядиться так, что автору этих строк понадобится помощь, и именно в моем кооперативе.

Полежаев никак не среагировал на его слова и, глядя на слащаво оттопыренную губу, на жиденькую бородку, на маленькие непробиваемые глазки, думал, что весь облик этого человека — это облик потенциального негодяя, от которого можно ожидать любой гадости. Почему? Он никак не мог понять, и опять мучительно напрягал память, да где он мог видеть это рогаткой пуганое лицо?

— Вы случайно не выдвигали себя в депутаты? — почему-то спросил Полежаев, и почувствовал, что затронул его самую животрепещущую тему.

Директор слегка порозовел.

— В депутаты вообще-то выдвигает народ.

Полежаев расплылся в самой широкой и обаятельной улыбке, на какую он только был способен, и сказал полушутливо:

— Народ народом, но мне кажется, что вы сами могли себя выдвинуть в депутаты.

Директор, сорвав с себя очки, стал суетливо искать в карманах платок и, нашарив его, начал нервно протирать стекла.

— Впрочем, — сказал он после некоторой паузы, — я бы мог осчастливить людей. Да-да, дал бы им то, чего они желают. «Новоявленный Цезарь», — мелькнуло у Полежаева в голове. Да-да, я бы мог… — повторил директор задумчиво. — Видите ли, мы планируем народные потребности исходя из своих потребностей. Мы пытаемся завалить народ Петраркой и Шекспиром, а народ хочет ветчины. Мы пытаемся всучить ему Сервантеса, а ему нужны серванты и кухонные гарнитуры… Ну… к примеру, в вашем стихотворении «Свинарник» свинарка ненавидит зловонную лужу, и беда всех диктаторов в том, что они пытаются осушить эту лужу в угоду одной свинарке. Но они забывают, что вокруг свиньи, и что роль свинарки — ухаживать за этими свиньями. Так не проще ли свинарку научить любить лужи? Да-да, это проще и дешевле, тем более, что она одна. А поднимать свиней до эстетического уровня свинарки по меньшей мере глупо.

Поэт удивленно расширил глаза.

— Не понимаете? — удивился почти Цезарь. — Пожалуйста! Я объясню вам, как говорится, на пальцах. Все очень просто. К чему сводятся все обязанности правительства? К обеспечению утробных потребностей народа. А как вы догадываетесь, эти потребности растут из года в год, и потребности народа не совпадают с возможностями правительства. Любой диктатор, желающий снискать себе славу, лезет из кожи вон, чтобы максимально набить народную утробу, а зачем? Не легче ли отсечь все излишние потребности? Как в Древней Греции!