Алексей Курганов - Бродяга

— Зина, Зина! Ты оглохла, что ли?

— Господи! — произнесла наконец Зина, узнав в трубке голос своего бывшего мужа. — Что нибудь случилось?

— Случилось! Случилось! — обрадовалась трубка. — Я покидаю наконец это болото! Я уезжаю, Зина! Утром иду выписываться! Говорил же я тебе, пропиши дочь у меня…

— Эту песню я посвятил своему погибшему другу, — продолжал сурово лейтенант Мартынов, — капитану Мише Лермонтову…

— Господи! — простонала Зина повторно. — Куда на этот раз, в Париж или на Гаваи. Кстати, сколько ты выпил?

Трубка весело расхохоталась.

— Зина, ты просто не представляешь себе, как у меня все здорово. Как ты считаешь, какая сейчас самая стерильная пища? — продолжала гоготать трубка. — Зина, ты просто себе не представляешь, какой это кайф питаться стерильной пищей! Совершенно не нужно ни вина, ни наркотиков, ни других дурящих средств. Зина, теперь я понял, почему так тянуло в красоту древних греков. Поверь, лишь потому, что вокруг не было химкомбинатов! Поверь, что космологическое мышление не терпит никаких примесей пестицидов, ртути и всякой бяки…

— С кем пил? — спросила требовательно Зина.

Трубка замешкалась, а из телевизора громко донеслось: «Аф-га-а-нистан, Афга-а-нистан! А я сжимаю автомат…»

— Я не могу больше здесь оставаться, Зин! Пойми. Моя душа переполнена этой бесконечной тупостью, которая нас окружает. Эти вечные лужи, грязь, сонные тупые физиономии… К тому же моя квартира находится в самом эпицентре этого дурацкого локатора. Его высокочастотное излучение в сто раз вреднее радиоактивного. Я больше не вернусь в свою квартиру, у меня там постоянно болит сердце… На кой черт нам нужна такая противоракетная защита, если она сама нас втихомолку убивает.

— Успокойся! — ответила раздраженно Зина. — Иди проспись!

— Да не пьян я, — возмутилась трубка. — Я действительно уезжаю! Я больше не могу…

— А я сжимаю автомат! — передразнил телевизор.

— Куда бы ты ни уехал, — взорвалась Зина, — твои стихи не будут печатать даже в Австралии. Чего ты вечно лезешь в бутылку? Твоя последняя публикация в газете даже меня возмутила до глубины души. Разве можно так нагло и зло писать про свою же страну, в которой живешь:

А что это за возмутительные намеки, тем более после выборов:

Ты так возмутил общественность, что редакция была просто вынуждена дать извинения за эту публикацию и обещание не печатать тебя больше. Кстати, твой Закадыкин подписался первым.

— Дура! — грубо крикнула трубка. — Ты никогда меня не понимала! Ты всегда была чужой и бестолковой бабой!

— Как можно понимать человека, льющего грязь на свое Отечество? Ты же в нем живешь!

— Какая грязь? О чем ты? — застонала трубка. — Грязь льют, когда хотят замазать что-то чистое. А можно ли грязную лужу сделать еще грязней если бросить в нее комочком земли?

— Но зачем тебе нужно швырять какие-то комочки?

— Дура! — опять отчаянно крикнула трубка. Чтобы все видели, что это лужа, и чтобы она не застаивалась, и чтобы к ней не могли привыкнуть… и только через отвращение можно ее осушить…

— Может, хватит? — предложила болезненно Зина. — Надоело. Время уже двенадцать. Мне завтра на работу. Это у вас, поэтов, никаких забот, знай только бросай комочки в лужи, чтобы обращать общественности на нее внимание, а общественность пусть ее осушает. Кстати, мне как общественности ты позволишь наконец лечь в постель, поскольку завтра вставать в шесть часов…

— Позволю! — мрачно произнесла трубка. — Спокойной ночи!

Трубка на том конце, прежде чем попасть на рычаг, сильно ударилась об автомат. Потом зазвучали тревожные короткие гудки. «Ну уж и спокойная ночь, — подумала Зина, выключая телевизор с лейтенантом Мартыновым, — да… теперь только спать».

Слезы почему-то покатились из ее глаз и сердце как-то странно сжалось от холодного предчувствия. Такого с ней еще не было. «Пропадет он без меня, — подумала она, — как пить дать, пропадет…»

В темной квартире громко тикал будильник и сопела четырехлетняя дочь. Свежий ветер из форточки раздувал тюлевую занавеску, из облаков выкатывалась луна. Пожалуй, нужно закрыть форточку. Нет, не должно с ним ничего случиться. Бог таких бережет. Зина пошла на кухню, достала из холодильника бутылку с бромом. «Господи, упаси его мятежную душу, — произнесла она и сделала три глотка. — Да, никуда он не уедет — просто треплется», — подумала она и сделала еще глоток. Затем глубоко вздохнула, утерла слезы и прошлепала в спальню.