Борис Акунин - Фантастика

Спокойно, сказал себе Роб. Врач ошибается, я не целехонек и не здоровехонек. Кости у меня целы, но психика в лоскутах. Во-первых, зрительные галлюцинации – вурдалачье посверкивание глаз у бородатого и у бабки. Во-вторых, галлюцинации слуховые: настырная внутричерепная музыка и несуществующие голоса. Может, и еще какие-нибудь симптомы обнаружатся.

Наверно, у меня контузия или какое-нибудь неявное сотрясение мозга. Надо всё подробно описать главврачу. Ничего, вылечат. Если человек сам сознает, что у него мозги малость съехали, значит, он не полный крэйзи.

И было тут Робу третье явление, кое-что наконец прояснившее. Не всё, конечно, далеко еще не всё, но некую ключевую деталь.

В дверь решительно постучали. Не дождавшись отклика, в палату вошел немолодой, но по-молодежному одетый мужчина: вытертая кожаная куртка, остроносые сапоги с медными оковками, лажовые польские джинсы «Одра». На боку у незнакомца висел квадратный футляр.

– Как самочувствие? – затараторил он прямо с порога и пошел к кровати, заранее протягивая руку. – Корреспондент главной районной газеты Востряков. Это и есть та самая рубашка? – показал он на застиранное больничное белье, в которое Роба обрядили, когда он еще не пришел в сознание.

– Какая та самая? – напрягся Дарновский (не из-за вопроса, а из-за музыки, при постороннем человеке немедленно уползшей на задний план, но жизнерадостности при этом не утратившей).

– В которой ты родился, – хохотнул репортер, стискивая больному ладонь. – Вообще-то к тебе сюда нельзя, даже ментов не пускают, но пресса не знает преград. «На пикапе драном и с одним наганом первыми врывались в города».

Голос у него был под стать внешности – с дребезжинкой, но бодрый, напористый.

На Роба корреспондент не cмотрел – возился с диктофоном, который извлек из квадратного футляра.

– Раз, раз. Одиннадцатое мая, между прочим воскресенье. Райбольница. – Перекрутил, послушал, остался доволен. – Ну, счастливчик, рассказывай.

И выжидательно уставился на десятиклассника бесцветными припухшими глазками.

То есть это в первый момент они были бесцветные, а в следующий явственно зазеленели и вспыхнули.

Поскольку это был уже дубль три, Роб не очень-то и удивился, лишь вжался затылком в подушку.

«Москвичок-мозглячок, – протарабанил у него в голове скрипучий голосок. – На Мишку, как его, из «Бэ», Сосновского, нет Сосницкого, похож. Ну давай, бляха-муха, рожай. Батарейка же».

И тут монетка наконец проскочила. Роб, что называется, въехал. Палата начинала говорить разными голосами и нести дребедень всякий раз, когда он встречался глазами с другим человеком и видел зеленые искры.

Ничего от него не добился репортер главной районной газеты, ни единого слова. Роб лежал зажмурившись, чтобы больше не видеть зловещего фосфорного посверкивания. И уши заткнул. От скрипучего голоса таким манером избавился, от музыки – нет.

Как ушел корреспондент, Дарновский не заметил – не до того было.

Спокойно, без паники, мысленно твердил он. Эмоции потом, сначала рациональный подход.

Версия номер один, из области паранормальных явлений. Дело в помещении, оно какое-то не такое.

Это палата насылает музыку, превращает обычных людей в оборотней, включает и выключает бесплотные голоса. Место-то особенное – реанимация. Поди, многие на этой самой кровати медным тазом накрылись. Может, я слышу голоса покойников?

Это если идти по мистическому пути.

Теперь попробуем по материалистическому, версия номер два. Еще покошмаристей первой.

От шока в голове у вас, Роберт Лукич, шарики задвинулись за ролики. От этого ты не можешь смотреть людям в глаза – сразу происходит сдвиг по фазе, прёт всякая бредятина. Что звуки идут из головы, а не из внешнего источника, было очевидно: ведь посетители ни голосов, ни музыки не слышат.

Психиатр нужен. И чем скорей, тем лучше.

Роб уже потянулся дрожащим пальцем к звонку, еще секунда, и вызвал бы медсестру. И пришел бы врач, и отправил бы десятиклассника на обследование в психоневрологическую больницу, откуда Дарновский с его уникальными симптомами, наверное, никогда бы уже не вышел.

Всё так и произошло бы,

если бы в этот самый миг дверь снова не распахнулась – да так стремительно, что створка с размаху ударилась о стену и в стакане с чаем звякнула ложечка.

В бокс реанимационного отделения ворвалась бледная, растерзанная мамхен: кофта застегнута криво, взгляд безумный, в руке авоська с четырьмя бугристыми апельсинами.