Джеймс Блэйлок - Бумажный грааль

Вот и сам дом, наполовину укутанный туманом, красивого, чудесной серости плавня, цвета океана, оттененный темно-зеленым мхом меж камней и более светлой зеленью одичавшей лужайки. Говарда поразило, как ясно он его помнит, – и насколько он похож на мельницу из его снов. Жутковатое ощущение, даже мучительное. В последний раз он проезжал по этой гравиевой дороге пятнадцать лет назад, а теперь, оказывается, помнит форму каждого камня в кладке стен, помнит, как стесаны концы выступающих из-под кровли обветрившихся балок крыши.

Пока во сне он карабкался по лестнице, старая мельница превращалась в каменный дом Грэхема. Лестница лепилась к внешней стене башни, обходила ее кругом к площадке у двери второго этажа. Ступени были из неровных бетонных блоков, кувалдой выбитых из дорожки и укрепленных снизу чугунными уголками, которые горелкой нарезали из рамы старой кровати. Вдоль стены, где выступающая из блоков арматура была как шипы вбита в кладку башни, тянулись перила из кусков ржавой трубы. А вот три остальные стороны каждого блока висели над пустотой – сейчас от одного этого у Говарда закружилась голова.

Во сне он карабкался медленно, пристально вглядываясь в выглаженные скребком широкие полосы цемента между камнями. Он как будто что-то искал, но не знал, что именно. Внезапно он сообразил, что когда-то в жидкий еще раствор умело намешали всякой дребедени: лежали плашмя пузырьки цветного стекла из-под дешевых духов, торчали крохотные оловянные игрушки, плотоядной ухмылкой всезнайки ухмылялся поблекший фарфоровый Шалтай-Болтай в рубашке в горошек, в зеленом, заколотом булавой галстуке.

То он был на середине лестницы, а вот уже стоит на площадке лицом к серой от непогоды двери, и сердце у него в груди бешено колотится. Он повернулся и, перепрыгивая через две неровные ступеньки, побежал вниз: ему показалось, будто что-то только-только его заметило, вышло из-за двери и теперь за ним наблюдает. Он выбежал прямо к обрыву, где гравий дороги терялся в сорняках, и едва не налетел на старый грузовичок, с которого двое рабочих сгружали ящики с переложенными соломой Шалтай-Болтаями.

Дурацкий был сон, во всяком случае – эта его часть. При свете дня он это ясно увидел. А вот ночью, в два часа… Темнота имеет свойство придавать снам значительность. После сумерек математика сна обретает собственные законы и логику. А сумерки быстро сгущались. Через двадцать минут дневного света совсем не останется.

Говард еще с минуту смотрел на дом, ожидая, что вот-вот дверь откроется, что кто-нибудь выглянет. Трудно было бы не услышать, как он подъехал. Ежевика и плющ разрослись так густо, что почти закрыли выходящие на запад окна первого этажа, поэтому их проредили, чтобы впустить свет. Вырубленные плети лежали кучей на лугу подле горки полуторафутовых чурок – очевидно, распиленного телефонного столба. Еще там были горы песка и гравия, небрежно прикрытые кусками облупившейся на солнце клеенки, и старая бетономешалка, подсоединенная к ржавому керосиновому генератору на колесах. Возле разросшейся лозы лежали горки подобранных по размеру камней, по большей части уже оплетенные новыми побегами. В открытую дверь длинного низкого сарая среди кипарисов и эвкалиптов виднелась почти скрытая насыпями стружки пилорама.

Все казалось пустым, заброшенным. Прихватив с собой ключи, Говард вылез из грузовичка. В воздухе витал густой запах кедра, гниющей растительности и тумана, хмурую тишину нарушали только слабые жалобы завывавшей где-то на севере корабельной сирены. Он обошел дом, направляясь к обрыву, постоял возле жестяного гаража, вероятно, купленного по каталогу «Сире и Робак». В доме света как будто не зажигали.

Туман на мгновение разошелся, и предсумеречного света хватило, чтобы увидеть черные валуны скалы почти в ста футах под обрывом. На них разбивались, бросались на отвесную скалу и отбегали обратно волны. На одном валуне, сколотом и наполовину укрытом водой, примостилась старая машина – точно бюст на постаменте. Очевидно, упала с обрыва. Какой же она марки? Как странно: он не сразу сумел определить, капот к нему обращен или багажник. Неужели «студебекер»? Океан отодвинулся, чтобы подкормить подходящую приливную волну, и полностью открыл машину. Это действительно был «студебекер», да еще старый, годов пятидесятых. Ну и совпадение! Может, перед ним сама машина привидений?

Говард усмехнулся. Ему чертовски нравилась мысль о привидениях, разъезжающих в эксцентричных авто, попадающих в переделки, может, грабящих винный магазин или поджигающих чьи-нибудь ботинки. А потом он подумал о пустом музее призраков и грустном банкротстве дядюшки Роя, утрате дома и необходимости снимать его у одного кредитора, в собственность которого он перешел как залог с невыплаченного займа. Если взглянуть с такой стороны, да еще ночь наступает, – привидения совсем не повод для смеха.