Олег Малахов: Gesellig

Солёный воздух, морская зыбь. Остров безмятежен. Отдых двух красавиц на фоне зеленеющих холмов чарует. Их тела переплетаются, трепетно извиваются. Почти исчезнувшая в потоках творчества, но всё ещё сияющая античным эстетством, Сапфо, благословила однополую любовь.

Христианство табуировало красоту женского союза. Насколько же парадоксальным и неоднозначным может показаться заточение этого чувства в стены обители божьей, совершённое Дидро в " Монахине". Проникновенное порицание более походило на проявление сострадания к заблудшим душам, Дидро не осуждал монахинь, осуждалась узость восприятия, закрепощённость личности, но выход из этого состояния для Дидро не в однополой любви, ибо она губительна, неприемлема, а в оздоровлении разума.

Сегодня разум изувечен. Увечья начинаются ещё в утробе матери. Налицо призрачность здравомыслия. Религия теряет силу. Любая религия - лишь порождение человеческой беспомощности и попытка превозмочь страх перед пропастью неизвестности и жизненной бедственности существования. Идеологии слабеют, изживают себя, искалечив не одно поколение моих соотечественников. На меня обрушивается груз ошибок, совершенных моими предками. Я уезжаю, забываю о многом , почти засыпаю, отстаю от жизни, но вскоре просыпаюсь и снова пишу.

В купе четверо: меня сразу привлекла девушка, у неё бесконечно загадочный взгляд. Мальчик лет одиннадцати сидит напротив неё и разгадывает кроссворды, или просто читает. Мужчина напротив меня на ближнем к выходу кресле закинул ногу за ногу и смотрит впереди себя. Я пишу эти строки, интересное ощущение. Хочется заговорить с девушкой, но ощущаю неловкость. Очень забавная ситуация; я еду из Кальяри домой: 20 000 лир на паром и 20 долларов на остальной путь, а живу я очень далеко. Забавно: боюсь осложнений. Это больше, чем просто приключение, это психологическое испытание, это нервотрёпка. Девушка в купе - ещё подросток - читает комиксы. Я понимаю, как неприятны перепады, контрасты в восприятиях: первоначальном, вторичном и последующих.

По дороге из Ольбии в Гольфо-дельи-Аранчи я жадно всматривался в горные массивы. Домики, кое-где попадавшиеся на склонах гор, не лишали их загадочности. Холодом одиночества веяло от камней, торчащих из земли.

Я добрался ло Чивитавекии. Ночью на пароме я любовался красной луной..Из Чивитавекии я выехал в Рим. San Pietro на реставрации. Тысячи туристов. Это Рим, раздираемый жизнью. В нём сложно увидеть чьи-то глаза, но мне посчастливилось увидеть улыбку. К сожалению очки скрыли глаза девушки, которая вырвалась из круговорота и кутерьмы римского дня на маленьком мопеде, взглянула на меня, переходящего дорогу и улыбнулась, светлые волосы, короткая стрижка - её образ вплёлся в моё восприятие вечного города, столицы мира - и исчез в переплетениях дорог. Я взглянул на площадь Венеции и Коллизей, поразился размаху проводимых раскопок - устал. Рим убил меня жизненной силой. Я возвращаюсь домой. В Будапеште встретил эстета. Он изучал город, знакомился с историей и культурой. Я не знал, о чём с ним говорить. Он заговорил сам: " Я боюсь", - сказал он мне. Я сказал, что все когда-то чего-то боятся. Он ответил, что боится из-за меня, что обеспокоен моим положением. Мне тоже стало тревожно, но и приятно. Я нужен эстету. Мы ещё поговорили об искусстве и попрощались. Он пожелал мне удачи. Когда в Одессе на железнодорожном вокзале ко мне подсела бабушка и тоже заговорила о моих скитаниях, я вспомнил эстета. До сих пор я припоминаю слова, услышанные от бабки: "Попереду ангел мiй, по бокам - святi, оберегайте мене". Уберегут ли ангелы и святые от жестокого обмана Патрицию и её долгожданного спутника, почти отплакавшего всё Фабриса, ступающих по мощенным улочкам Амстердама. Я еду и думаю о них, о связи, возникшей между ними, какой-то незаданной, а естественной, и, тем не менее, необъяснимой. И рой машин, обволакивающий меня, незамечаем, истекающий кровью огней город уходит вглубь моего сознания - и я остаюсь наедине с образами и фантазиями.

В это время совершенно реальный Пьер вдыхает запах марихуаны на вечеринке у своего старого друга, где по его предположениям должна была появиться Николь. Он должен её увидеть. Бернар в Норвегии. Он увлёкся скандинавским этносом. Николь не пришла.

Пересекая Beursplein, Фабрис думал о будущем, перед ним вырастала проблема: что дальше? Она живёт у него дома на пятом этаже старинного здания в центре города, смотрит в окно слева на небо, и в окно справа - на воду канала. Она теряется в мозаике сюжетов и образов, красочности и красноречии картин молодого Фабриса, несвоевременно состарившегося, она омолаживает его, она вселяет в него свою безудержную силу нежного чувства. Фабрис начинал жить, закончилась его борьба со своей собственной беспомощностью. Погода ухудшалась, становилось чертовски холодно, а его душа постоянно согревалась юной хрупкой девушкой. Они слышали, как дождь неистово бьётся в окна, они чувствовали запах грозы. В этом доме на последнем этаже пахло сухими цветами, маслами, растворителями, кофе, сексом, книгами и грозой. Он стал первым мужчиной в её жизни. С ней он впервые испытал настоящее удовольствие. Но что дальше? Ведь ни для кого не секрет, что всё проходит, тонет в жизненной пучине, в событиях и катастрофах, в людском потоке. Фабрис и Патриция - грустно, грустно. И там под мостом Фабрис долго плакал. Патриция спала, ей снились руки Фабриса, его талантливые руки, пахнущие красками, травой, согревающие её тело. Патриция стала замечать, что Фабрис почти перестал рисовать, он отдавал ей свои чувства.