Терри Биссон - Старьёвщик

– Твой приятель, – отметила Генри.

Жучок вернулся. Я почувствовал знакомую, выжидающую пульсацию ладоней и коленок. Не спуская глаз с дороги вместо зеркала заднего вида, я все же мог представить себе его, спускающегося на теплое дно грузовика (регулирующего собственный магнетизм, чтобы скользнуть по металлической поверхности).

Сияющий красный глаз.

– Мило пахнет, – сказала Гомер, не спуская с меня больших карих глаз в зеркале заднего вида.

Гомер понимала!

Мы снова проехали мимо «Быстрой кремации», на сей раз без остановки. Зашли на третий круг. Движение становилось оживленнее, темнело, Вегас пробуждался к жизни. Все здесь шиворот-навыворот. Даже движение по шоссе против часовой стрелки. Уже совсем стемнело, когда мы приблизились к игорной полосе (три часа), великолепные отели зажигались в умопомрачительном зрелище – «Палладиум», «Риалто», «Пентиум», «Фантазия», «Империал», «Астро», «Велар», «Инсайн»… все сверкающие, кроме двух, которые (согласно путеводителю по Вегасу, попавшему мне в руки гораздо позже) предназначались на снос, дабы предоставить дорогу новым развлечениям. «Миллениум» и «Фламинго» выделялись, словно испорченные зубы.

– М'ленни, – проговорил Ленни, когда движение замедлилось, между двумя башнями.

– Почему он выучивает только одно слово за раз? – угрюмо вопросила Генри.

Она никогда не обращалась прямо к Ленни.

– М'ленни, – повторил он, показывая в ветровое стекло маленьким пальчиком.

– Счастливо пахнет, – вставила Гомер.

– Вот оно! – крикнул я.

– Что? – удивилась Генри.

– «Миллениум», – ответил я, поворачивая на въездную аллею.

Ленни кивнул:

– М'ленни'м. Он поднял взгляд на Генри и схватил ее за грудь, она оттолкнула его.

Я остановился у низкой бетонной стены между двумя брошенными лектро. По-моему, они делали нас менее заметными. Выключил зажигание.

Вместо того чтобы обрадоваться, Генри испугалась.

«Миллениум» представлял собой черную стеклянную башню в двадцать четыре этажа. И указатели, и знаки, и окна – все утопало в темноте. Единственный свет излучало садящееся солнце, отражавшееся на верхних этажах.

– Подожди здесь, – приказал я.

Вылез и пошел к двери. На полпути от стоянки обернулся. Ленни направлялся за мной. Когда он научился ходить?

Маленький мужичок пошатывался, пытаясь бежать.

Я подобрал его и продолжил путь. Входом служила вращающаяся дверь, залепленная «Печатью вечности». Внутри только темнота. Я едва различал пару мертвых пальм и выключенный водопад.

По полу пробежала крыса.

«Наверное, идеальное убежище», – подумал я. Приложил ухо к стеклу, услышал шум кондиционеров и, очень далеко, что-то похожее на колокольчик. Я просунул руку во вращающуюся дверь, которая пустила только кончики пальцев, и ощутил прохладный, влажный воздух.

Ленни дергал меня за рубашку. Я посадил его на землю.

– Ага, – сказал он первое из своих трех слов.

Потом «Вегас», потом «Миллениум». Потом отдал мне свою ковбойскую шляпу и, прежде чем я успел его остановить – хотя я и не собирался его останавливать, и не стал бы, если бы успел – нырнул под печать и мимо вращающейся двери. Потом проскользнул мимо следующей печати и исчез в темноте.

Я приложил руки к стеклу и смотрел, пока не увидел нечто – может, крысу, а может, Ленни – пробежавшее по полу. Потом снова темнота, тишина, спокойствие. Я ждал, как мне показалось, несколько часов, потом вернулся к грузовику. К счастью, Генри спала, поэтому мне не пришлось объясняться.

Не то чтобы она особо скучала по своему ребенку.

Сон – это постепенный прибой смерти, темнота, которая уничтожает нас каждый день, каждую ночь. Море Ничто, куда, в текущие сны-пузыри, мы опускаемся. Я спал, и в моем сне Генри сняла свой бюстгальтер с синими птицами, открывая бюстгальтер поменьше, покрытый яркокрылыми, красноглазыми…

Там-там-там!

Жучок! Мои руки пульсировали, когда я лез в карман, он там, жучок. Как он сбежал с таможни? Как пробрался в грузовик?

Там-там-там.

Но я снова спал.

Я открыл глаза и увидел первые проблески рассвета на севере.

Шлепанье на самом деле оказалось стуком.

Тук-тук-тук. Маленький мужичок, Ленни, стучал в стекло машины.

Он уже не был одет как ковбой, но носил маленький костюм с галстуком. И еще, тут же заметил я, ботинки.

У грузовика стекла опускались вручную. Я открыл окно.

– Панама, – сказал он. – Вегас Миллениум Панама да!