Лоис Буджолд - Память

В конце концов, уже после полуночи он каким-то образом оказался на берегу. Но не один. Лем с Харрой пошли с ним и присели рядом на бревно. Обе луны стояли высоко в небе, превращая рябь на воде в легкий блестящий узор, а поднимающийся из лощин туман – в серебряный дым. Лем запасся кувшином медовухи и распределил ее по справедливости, больше ничем не нарушая умиротворяющей тишины.

Сидя в темноте, Майлз осознал, что вовсе не с мертвыми ему нужно было поговорить. А с живыми. Бесполезно исповедоваться мертвым, отпущение грехов не в их власти. «Но я поверю твоей Речи, Харра, как когда-то ты поверила моей.»

– Я должен кое-что тебе рассказать, – обратился он к Харре.

– Так я и знала, что случилось что-то нехорошее, – отозвалась она. – Надеюсь, ты не умираешь?

– Нет.

– Я боялась чего-нибудь в этом роде. Жизнь у большинства мутантов недолгая, даже если им никто не перережет глотку.

– Форкосиганы делают все наоборот. Мне по всем правилам перерезали горло – только, чтобы я жил, а не чтобы умер. Это длинная история, и ее подробности засекречены, но кончилась она тем, что прошлом году я оказался в криокамере далеко-далеко в галактике. И когда меня разморозили, то у меня возникли кое-какие проблемы медицинского характера. Потом я совершил глупость. А потом самую настоящую глупость – начиная с того, что солгал про первую. Потом меня застукали. И уволили. Всем моим успехам, которыми ты восхищалась, которые тебя вдохновляли, – им всем пришел конец. Тринадцать лет карьерных усилий я разом спустил в канализацию. Дай-ка мне тот кувшин. – Глотнув сладкого огня, он вернул кувшин Лему, который передал его Харре, потом снова взял себе. – Кем бы я себя ни представлял в тридцать лет, но уж никогда не штатским.

Лунный свет струился по воде. – Ты мне велел: «стой прямо и говори правду», – произнесла Харра после долгого молчания. – Значит ли все это, что ты теперь будешь больше времени проводить в Округе?

– Может быть.

– Отлично.

– Ты безжалостна, Харра, – простонал Майлз.

Хор насекомых выводил в лесу свою тихую песню, маленькую сонату лунного света.

– Человечек. – Голос Харры в темноте был так же сладок и убийственен, как кленовая медовуха. – Моя мать убила мою дочь. И была судима перед всей Лесной Долиной. И ты думаешь, я не знаю, что такое публичный позор? Или потеря?

– А почему, по-твоему, я тебе все это рассказываю?

В полумраке и слабом лунном свете Харра просидела в молчании достаточно долго, чтобы Лем успел в последний раз пустить керамический кувшин по кругу. Затем она сказала:

– Продолжай. Ты просто двигайся дальше. Ничего больше не сделать и никакими уловками не добиться облегчения. Просто двигайся дальше.

– А что найдешь там, по другую сторону? Когда придешь?

Она пожала плечами. – Снова собственную жизнь. Что же еще?

– Это обещание?

Харра подобрала гальку, повертела ее в пальцах и швырнула в воду. Лунные дорожки закачались и замерцали. – Это неизбежность. Никаких уловок. Никакого выбора. Ты просто идешь дальше.

Мартин вместе с флаером снова поднялись в воздух к полудню следующего дня. Глаза у Мартина были красные и опухшие, а бледный зеленоватый оттенок его физиономии был достоин скоростного пролета по Дендарийскому ущелью. Летел он очень мягко и осторожно, что Майлзу полностью подходило. Мартин был не особо разговорчив, но все же выдавил: – Так вы нашли, что искали, м'лорд?

– В этих горах свет ярче, чем где-либо еще на Барраяре, но… нет. Когда-то искомое было здесь, но теперь его здесь нет. – Майлз извернулся в пристегивающих его к сиденью ремнях и уставился через плечо назад, на удаляющиеся, уменьшающиеся в размерах холмы. «Этим людям необходимы тысячи вещей. Но герой им не нужен. По крайней мере, не герой вроде адмирала Нейсмита. Такие герои, как Лем с Харрой – это да.»

Майлз зажмурился – быть может, не особо довольный тем светом, который бил ему сейчас в глаза.

Через какое-то время он спросил: – Средний возраст – это сколько лет, Мартин?

– А-а, – Мартин пожал плечами. – Лет тридцать, я думаю.

– Я тоже всегда так и думал. – Хотя однажды он слышал, как дала это определение графиня: «на десять лет больше, чем тебе самому, сколько бы тебе ни было». Юбилей, который всегда уходит вперед.

– В Императорской Военной Академии у нас был один преподаватель, – продолжал Майлз, в то время как холмы по ними приобретали все более мягкие очертания, – он читал введение в тактическую инженерию. Он говорил, что никогда не утруждает себя изменением экзаменационных тестов от семестра к семестру с целью предотвращения жульничества. Потому что хоть вопросы всегда одни и те же, но ответы меняются. Тогда я думал, что он шутит.