Анатолий Малышев - Загадка Идола

- И чтобы нам никогда больше к этому не возвращаться, продолжал он, - чтобы в наших отношениях не было никаких теней и недоговорок, выслушайте, Никифор Антоно

* Оккам Уильям (1285 -1349 гг.) - английский философ. "Бритва Оккама" - "сущности не следует умножать без необходимости" - то, что не удается знанию и проверке в опыте, должно быть удалено из науки.

вич, мою маленькую исповедь. Она не обременит вас - всего лишь несколько минут. Но в этих минутах - все то, к чему я пришел с годами. Целых пять лет - и концентрат в несколько минут. Смешно, обидно, грустно и горько для меня! Но что ж поделаешь? По крайней мере, я предельно честен перед собой это главное в жизни человека. Вам, Никифор Антонович, наверное, трудно будет понять меня. Вам незнакомо чувство оценки своего предела, своих возможностей. Вы не задумывались о непреодолимости барьера умственной ограниченности. Вы талантливы! Вы улавливаете значимость собранных фактов интуицией, наитием - во всей их странной, иногда причудливой, взаимосвязи, и их влиянии друг на друга. А я...

Павел Игнатьевич разжал ладонь, показывая горку пестрых окатанных кремней:

- Я могу только собрать горсть интересных фактов, часто необычных, могу поставить их рядом, собрать горкой или рассыпать, как эти камешки, могу создать из них причудливую арабеску, готовую рассыпаться каждый миг. О, эти фигурки из камешков-фактов: они говорят, они трепещут, излучают какие-то таинственные флюиды! И - они немы, бездушны для меня. Стоит только мне сосредоточиться на них - они сразу рассыпаются. Я знаю свой потолок, Никифор Антонович, свой предел...

Введенский вздохнул.

- К тридцати годам, Никифор Антонович, я осознал высоту своего потолка. Тогда мною овладело отчаяние. Бросить все достигнутое? Искать другую работу, в которой отпущенные мне природой способности развернутся более широко? Сделаю ли я больше? Здесь я - на общем уровне, может быть, даже немножко выше! А что представляют из себя те, "другие", которые двигают науку? У меня появилась парадоксальная мысль: я решил провести среди ученых интеллектуальную "лотерею". Победа достанется мне, и никто из участников даже не узнает об ее розыгрыше. Я записал на листке бумаги всех археологов, историков, источниковедов, этнографов, филологов, географов всех наших ныне здравствующих ученых с европейским именем. Этих мировых знаменитостей, которые направляли своей мыслью движение гуманитарных наук. Я составил каталог, в который внес все их известные мне по литературе достоинства и недостатки.

А потом, согласно склонностям каждого, отправил им письма с изложением фактов по одному необычному захоронению на юго-востоке Чуйской впадины...

- Усуньские погребальные одежды! - воскликнул Никифор Антонович.

- Да, это было мое первое письмо к вам, Никифор Антонович, на которое вы так щедро ответили. Ваш ответ стал той канвой, на основе которой я написал диссертацию. Вам, с благодарностью, я и посвятил ее... Но дальше! Я отправил тридцать писем. Ответов было двадцать три. Очень разные были эти письма-ответы, большинство оказалось простой отпиской. Равнодушие - разве это не черта характера? Истинный ученый обязан взволноваться фактом необычности захоронения! И вот было двадцать три письма. Восемнадцать равнодушных я сразу отложил в сторону. Это был мертвый балласт. Только пять писем оказались пятью одушевленными существами, пятью выигрышными лотерейными билетами. Один из них - победный! - был мой.

Палатка вдруг затрещала, раздался хруст распарываемого полотна, в разрыв влезла грустная морда коровы, мерно жующей жвачку.

Никифор Антонович осторожно погладил влажный черный нос коровы. Бедное животное пряталось от оводов. В лагере держали трех коров. Весна, ранняя и жаркая, быстро пробудила мух и оводов.

Когда повариха увела упирающееся животное, Павел Игнатьевич продолжал:

- У меня осталось два письма, равнозначных в своей творческой заинтересованности, в той щедрости идей, которыми они объяли мои факты. Одно письмо - ваше, Никифор Антонович. Второе - письмо Гурилева. Вы ответили мне, Лев Николаевич, по поручению своего чересчур занятого патрона. Я страдал над этими письмами. Сначала от черной зависти, потом от отчаяния и преклонения: лучше бы их не было, этих писем! Лучше бы я занимался своим мелочным фактонакопительством, не стремясь в высшие сферы мысли, во владениях которой так жалко, как нищий, скитался мой ум!

Павел Игнатьевич вытащил из-под раскладушки громоздкий термос. Разлил исходящую паром жидкость в кружки.