Кир Луковкин - В паутине

— Ближе к концу это напоминало тотальное сумасшествие. Я выпустил пять альбомов, они разошлись сорока миллионами копий, добрая половина прибыли ушла в карман Смиту. Моя музыкальная карьера длилась десять лет, за этот период выросло новое поколение, а старое бесповоротно повзрослело. Моя жизнь превратилась в одно большое выступление, по ночам мне снилось, что я стою в свете прожекторов с гитарой наперевес абсолютно голый и все показывают пальцами и говорят: давайте будем такими же прогрессивными как он! Парни хотели быть мной, я боялся давать автографы — я боялся, что фанаты порвут меня на куски. Девушки хотели от меня детей, каждая пятая заявляла в письме, что у нее непорочное зачатие от моего святого духа, каждая третья угрожала самоубийством. Дальше — больше. Мне заглядывали в рот, каждое мое слово записывалось на пленку, мои высказывания воспринимались особо рьяными поклонниками как заповедные истины. Они перестали видеть во мне простого парня в джинсах и кроссовках. Им нужен был идол, которым я стать не захотел… против меня одно за другим возбуждались дела, истцы требовали от меня алиментов, разъяренные родители призывали сжечь меня на костре в наказание за самоубийства их детей, партнеры требовали неустойку за не до конца отыгранные программы и прочие невыполненные обязательства. Фред требовал от меня участия в пресс-конференциях, рекламе и передачах для домохозяек. Я имел довольно смутное представление о своих правах по договору, поэтому соглашался.

Потихоньку я начал сдавать. Нервы не выдерживали. Однажды на концерте в Сиэтле для каких-то промышленников из высшего света у меня подскочило давление. Фред рвал и метал, а меня скручивало колесом все сильнее, я думал, что отдам концы прямо на том просиженном диване в гримерке, и тогда Фред сказал:

— Ну же, друг, ты должен отработать мои деньги! Соберись.

Внутри будто бы распрямилась пружина, державшая меня в напряжении последний год. Я встал, подошел к нему и заявил, что если сдохну возле микрофона, это будет лично его вина. О кей, говорит. Он готов был на все, лишь бы выпихнуть меня туда.

И я вышел. Меня трясло, но я сжал волю в кулак и честно отыграл три песни, как мог. Я понял, что товар оказался низшего качества, и эти, в костюмах за столиками, тоже это поняли, я видел их кислые физиономии, слышал сдержанные рукоплескания. Отрабатывай наши деньги, читал я в их глазах. Я должен был отыграть еще три трэка по программе, но вместо этого сказал господам и дамам, что представление закончено.

— Маэстро, неужели вы обессилели? — крикнул какой-то паяц с родинкой на щеке и все дружно захохотали. Хохотали они долго, до слез. А я стоял и думал какой же я идиот, что вообще вышел.

— Публика требует зрелищ! — не унимался он, — Помнится, в былые времена вы могли дать прикурить как следует!

Новый взрыв смеха. Отлакированные юнцы, слишком рано испробовавшие все удовольствия, сыны магнатов, разукрашенные в боевую раскраску женщины в вульгарных одеждах, лысеющие вдовцы, отягощенные миллионами, скрюченные под их весом — все они ржали, дико, необузданно, словно подвыпившие грузчики в припортовом кабаке.

— Что же вы молчите, маэстро? — спрашивает у меня этот холуй, и повисает тишина, все впились в меня глазами, все ждут продолжения.

И я решил; прямо там, на этой сцене решил: все. С музыкой покончено.

— Прикурить, говоришь. Сейчас я тебе дам прикурить.

Снимаю гитару с плеча, хватаю ее обеими руками за гриф, хорошенько размахиваюсь и швыряю ее прямо в побледневшую рожу, в самую тютельку. Все это фиксируется камерами, вспышками фотоаппаратов, но мне уже наплевать. Из-за ширмы выпрыгивает Смит, пытается утихомирить меня, но получает смачный фингал под глаз. Публика в смятении, дамы падают на пол. Звон стекла, гитара с треском разбивается об отточенную холуйскую голову.

— Я вам покажу рок-н-ролл! — ору я, все плывет, перед глазами пляшут разноцветные круги.

Видимо я был страшен в гневе. Никто не решался меня утихомирить и я целых десять минут разносил зал торжеств до основания, а потом свалился с гипертоническим кризисом. Очнулся я в больнице, в трубкой, под капельницей, с перебинтованной башкой.

— Круто! — говорит Паук, — Вы настоящий герой.

— Представляешь, они с перепугу вызвали спецподразделение полиции. Об этом потом трубили месяц во всех средствах массовой информации. Потом был суд. Меня принудили возместить солидную сумму, что я с удовольствием и сделал. Никогда не забуду лицо судьи. При всех ваших заслугах в области искусства, говорит, я не могу уразуметь, почему вы отрицаете собственную вину. Что побудило вас совершить подобный поступок? (Они еще хотели впаять мне срок за хулиганство!) За вами сохраняется право хранить молчание.