Рэй Брэдбери - Зеленые тени, Белый Кит

– Какие еще костыли, Джон?

– Да тише ты! Рики в комнате?

– Она вышла открыть дверь. Постой-постой…

Рики стояла в коридоре, разглядывая листок бумаги. Ее лицо было белее снега, а из глаз капали слезы. Она подошла и протянула мне листок.

Голос Джона произнес:

– Я слышу, кто-то плачет.

– Да, Джон.

Я прочитал записку:

– «Альма Кимбалл О'Рурк упала сегодня с лошади. Она скончалась на месте. Лошадь пристрелили».

– Боже мой, – сказал Джон за пятьсот миль из Парижа.

– Она была женой начальника килдарской охоты? – спросил я.

– Да, именно так, – тихо сказал Джон.

Я продолжал читать:

– «Похороны послезавтра. Все охотники будут присутствовать».

– Боже, – пробормотал Джон.

– Значит… – сказал я.

– Охотничья свадьба, – сказала Рики, – отменяется.

Джон услышал эти слова и сказал:

– Нет, нет. Всего лишь откладывается.

Майк привез меня в Дублин, чтоб найти Тома, снявшего номер в отеле «Рассел». Они с Лизой поссорились по этому поводу тоже. Он хотел остаться с ней у Хьюстонов. Но католики и протестанты, сказала она, не теряли бдительности. Так что Тому до церемонии бракосочетания полагалось жить в отеле. К тому же из своего номера в Дублине ему было бы удобнее играть на бирже. На этом и порешили. Том поселился в гостинице.

Я нашел Тома в вестибюле. Он отправлял почту.

Я протянул ему записку и ничего не сказал.

Последовала долгая пауза, после чего я увидел, как тонкие прозрачные веки Тома смежились. Не захлопнулись, как великие ворота Киева, но закрылись так же окончательно и бесповоротно. Звук, с которым его веки смыкались, пока глаза продолжали смотреть на меня, был ужасен своей бесшумностью. Я находился снаружи в своем мире, если он вообще существовал, а Том – в своем.

– Том, она умерла, – сказал я, но говорить было бессмысленно. Том отключил батареи, поддерживавшие его связь с миром звуков, слов и фраз. Я повторил: – Она умерла.

Том повернулся и принялся подниматься по лестнице.

В дверях я переговорил с Майком.

– Священник? Унитарист. Лучше пойти к нему и все рассказать.

Я услышал, как за моей спиной открылась дверь лифта.

Том стоял в проеме. Но не выходил. Я поспешил к нему.

– Что, Том?

– Я вот думаю, – сказал Том. – Кто-то должен отменить заказ на свадебный торт.

– Слишком поздно. Торт доставили, когда я выходил из «Кортауна».

– О Боже, – сказал Том.

Дверь лифта захлопнулась.

Том вознесся.

Лондонский рейс прибыл в Шеннон с опозданием. Пока я его дожидался, мне пришлось сделать три ходки в туалет, что свидетельствовало о том, сколько кружек эля я пропустил за это время.

Джон помахал мне костылями с верхней площадки трапа и чуть не растянулся в полный рост – так ему хотелось скорее спуститься ко мне. Я попытался помочь, но только получил от него тумака костылем, пока он порывался спуститься гигантскими прыжками, словно родился и вырос атлетом на костылях. При каждом большом скачке, он вскрикивал отчасти от боли, отчасти от воодушевления:

– Боже мой, всегда случается что-то неожиданное. Я хочу сказать, стоит дать себе слабинку, как Господь дает тебе пинка. Я никогда в жизни так не падал. Все было как в замедленной съемке, или как если перелетаешь через водопад, или как если просматриваешь отснятые кадры; знаешь, как это бывает, каждый кадр останавливается, чтобы можно было его рассмотреть: вот сейчас в воздухе твоя задница, а вот твой позвоночник, позвонок за позвонком, теперь – шея, затем – ключица, макушка головы, и ты видишь, как все это вертится, а лошадь осталась внизу, ее тоже видишь, кадр за кадром, словно снимаешь всю эту чертовщину со скоростью тридцать кадров в секунду, но все видно предельно четко и с секундной задержкой, и ты рассматриваешь себя и лошадь, вальсирующих в воздухе. А вся сцена посекундно занимает целых полчаса. Кадры убыстряются, только когда ударяешься о землю. Черт. Потом чувствуешь, как напрягаются сухожилия и мышцы. Ты когда-нибудь выходил зимней ночью, прислушивался? А-ах! На ветвях столько снега, что вот-вот сломаются! Ты слышишь, как волокна гнутся, древесина скрипит. Я думал, все мои кости рассыплются, расслоятся и хлопьями осядут под моей плотью. Бах! И вот они везут меня в морг. Я закричал: «Не в ту сторону». Оказалось, это была «скорая», а мне показалось, что это к паталогоанатому! Давай, ради Бога, поторапливайся… я-то бегу быстрее тебя. Надеюсь, не растянусь прямо здесь в конвульсиях. А то еще та будет картинка. Лежишь на спине как олух царя небесного, говоришь на разных языках, ослепший от боли. Черт! А где Том?