Рэй Брэдбери - Сборник 7 ДАЛЕКО ЗА ПОЛНОЧЬ

И по их молчанию Латтинг понял: да, этот разговор, эта ночь, этот ветер, обрыв, дерево и веревка помогли ему достучаться до их сердец; то, что случилось, их проняло. И сейчас они, наверное, думают о своих женах, спящих за много-много темных миль отсюда в теплых постелях, вдруг ставших невероятно недостижимыми, пока перед их мужьями – просоленная морем дорога в глухой смутный час, а на кушетке у задней дверцы машины – странный предмет и старый обрывок веревки.

– Завтра вечером ее парень пойдет на танцы с кем-нибудь другим, – сказал Латтинг. – От этой мысли у меня разрывается сердце.

– Я бы не задумываясь дал ему хорошего пинка, – отозвался Карлсон.

Латтинг приоткрыл простыню.

– Эти девушки – некоторые из них – носят такие потрясающие короткие стрижки. Кудряшками, но короткие. И слишком много макияжа. Слишком… – Он запнулся.

– Что ты сказал? – спросил Морено.

Латтинг еще немного приподнял простыню. И ничего не сказал. В следующие мгновения слышался шорох простыни, открываемой то там, то здесь. Лицо Латтинга побледнело.

– Ого, – пробормотал он наконец. – Ого.

Морено интуитивно замедлил ход.

– Что там, парень?

– Я только что кое-что обнаружил, – сказал Латтинг. – У меня все время было такое чувство: на ней слишком много косметики, и эти волосы, и еще…

– Что?

– Боже мой, вот это да, – произнес Латтинг, едва шевеля губами, одной рукой ощупывая свое лицо, чтобы понять, какое на нем сейчас выражение. – Хотите, скажу вам кое-что забавное?

– Давай, рассмеши нас, – сказал Карлсон.

«Скорая» еще больше замедлила ход, когда Латтинг сказал:

– Это не женщина. То есть не девушка. В общем, я хочу сказать, она не женского пола. Понимаете?

Машина уже ползла еле-еле.

В открытое окно ворвался ветер, прилетевший со стороны едва забрезжившей над морем зари, двое людей на переднем сиденье повернулись и уставились на тело, лежащее на кушетке в глубине фургона.

– А теперь скажите кто-нибудь, – произнес Латтинг так тихо, что они едва могли уловить слова, стало ли нам от этого лучше? Или хуже?

Никто не ответил.

А волны одна за другой накатывали и обрушивались на равнодушный берег.

Все началось с запаха шоколада.

Однажды в июне, дождливым туманным вечером отец Мэлли дремал в своей исповедальне в ожидании кающихся.

Куда они все запропастились, недоумевал он. Где-то там, скрываясь за теплыми струями дождя, по перепутьям дорог неслись потоки греха. Так почему же сюда не стремятся потоки кающихся?

Отец Мэлли поерзал на стуле и прищурился.

Нынешние грешники так быстро передвигаются на своих автомобилях, что эта старая церковь кажется им чем-то духовно-расплывчатым. А он сам? Сошедший с выцветших старинных акварелей священник, запертый в четырех стенах.

«Подождем еще пять минут, и хватит», – подумал он не то чтобы с тревогой, но с каким-то тихим стыдом и отчаянием, от которого опускаются руки.

Из-за решетки соседней исповедальни послышался какой-то шорох.

Отец Мэлли быстро выпрямился на стуле.

Через решетку просочился запах шоколада.

«О господи, подумал святой отец, – какой-нибудь парнишка со своей маленькой корзинкой грехов, вывалит и уйдет. Ну, давай…»

Старый священник наклонился к решетке, за которой по-прежнему витал сладкий дух и откуда должны были последовать слова.

Но слов не было. Никакого «Отпусти мне, отец, ибо я согрешил…»

Только странный мышиный шорох, словно кто-то… жует!

Грешник в соседней исповедальне – Господи, зашей его рот – сидел и просто жрал шоколад!

– Нет! – прошептал священник сам себе.

Его желудок, получив информацию, заурчал, напоминая, что с самого утра в нем не было ни крошки. За какой-то грешок гордыни, которому он поддался сам уж не помнит когда, отец Мэлли пригвоздил себя на весь день к праведной диете, и вот на тебе!

Жевание по соседству продолжалось.

В желудке отца Мэлли раздалось грозное урчание. Он приблизился вплотную к решетке, закрыл глаза и крикнул:

– Перестань!

Мышиная грызня прекратилась.

Шоколадный запах улетучился.

И молодой голос произнес:

– Из-за этого я и пришел, святой отец.

Священник приоткрыл один глаз и вгляделся в тень за загородкой.

– Из-за чего именно ты пришел?

– Из-за шоколада, святой отец.

– Из-за чего?

– Не сердитесь, святой отец.

– Сердиться, черт, да кто тут сердится?

– Вы, святой отец. Судя по вашему голосу, я проклят и сожжен еще до того, как начну говорить.