Рэй Брэдбери - Сборник 7 ДАЛЕКО ЗА ПОЛНОЧЬ

Мы так и не съели тогда этот пумперникель, – подумал мистер Уэллс. – Забавно, будь мы тогда чуть более голодны, мы бы его разрезали и я никогда бы не вспомнил о нем, глядя на эту буханку на прилавке.

Лежа под деревьями, исполненные золотого покоя, навеянного пивом, жарой и душевной мужской компанией, они поклялись, что через десять лет встретятся в день нового, 1920-го года возле здания суда, чтобы посмотреть, что с ними стало. Беспечно болтая и перебивая друг друга, они вырезали на хлебном каравае свои имена.

– На обратном пути, – сказал мистер Уэллс, – мы распевали «Залив под луной».

Он вспомнил, как они гнали машину через сухую, жаркую ночь и вода капала с их мокрых плавок на тряский пол. Они ехали, выбирая многочисленные окольные пути – просто так, без всякой причины, что само по себе есть лучшая на свете причина.

– Доброй ночи.

– Пока.

– Прощай.

Потом около полуночи Уэллс поехал один домой спать.

На следующий день он прибил пумперникель к своему трюмо.

– Я чуть не заплакал, когда два года спустя моя мать выбросила его в мусоросжигатель, пока я был в колледже.

– А что произошло в тысяча девятьсот двадцатом? – спросила жена. – В Новый год?

– Ах, да, – сказал мистер Уэллс. – Я случайно, в полдень, проходил мимо здания суда. Шел снег. Я услышал бой часов. Боже, подумал я, мы же должны были встретиться здесь сегодня! Я подождал пять минут. Нет, не прямо перед зданием суда, нет. Я стоял на другой стороне улицы. – Он помолчал. – Никто не появился.

Он встал из-за стола и оплатил счет.

– И еще я возьму вот эту неразрезанную буханку, – добавил он.

Когда они с женой шли домой, он сказал:

– Мне пришла в голову безумная идея. Мне всегда хотелось знать, что сталось с каждым из нас.

– Ник по-прежнему в городе, в своем кафе.

– А как насчет остальных? – Лицо мистера Уэллса порозовело, он улыбался и размахивал руками. Они разъехались. Том, кажется, в Цинциннати. Он кинул быстрый взгляд на свою жену. – Просто так, пошлю ему этот хлеб!

– Но…

– Точно! – Он рассмеялся и зашагал быстрее, похлопывая ладонью по буханке. – Пусть он вырежет на нем свое имя и отправит дальше остальным, если знает их адреса. И в конце концов обратно ко мне со всеми именами!

– Но, – возразила она, беря его под руку, – это лишь опечалит тебя. Такие штуки вы проделывали так много лет назад, а теперь…

Он не слушал. "Почему днем такие идеи не приходят мне в голову? – думал он. – Почему они всегда приходят после захода солнца?

Утром перво-наперво, – думал он, – ей богу, отправлю этот хлеб Тому, а потом остальным. И когда он вернется, у меня будет точно такой пумперникель, как тот, что сгорел в печи! Почему бы нет?"

– Посмотрим, – сказал он, когда жена открыла входную дверь и впустила его в духоту дома, гостеприимно встречающего их тишиной и теплой пустотой. – Посмотрим. Мы еще пели тогда «Греби, греби, гребец лихой», верно?

Утром он спустился в гостиную, на мгновение остановившись в ярких лучах солнца, – свежевыбритый, с почищенными зубами. Все комнаты были залиты солнцем. Он с интересом взглянул на утренний стол.

Жена занималась приготовлением завтрака. Медленно и спокойно она нарезала вчерашний пумперникель.

Он уселся за стол в лучах теплого солнца и протянул руку к газете.

Она взяла ломтик свеженарезанного хлеба и поцеловала мужа в щеку. Он похлопал ее по руке.

– Тебе один или два тоста, дорогой? – нежно спросила она.

– Два, пожалуй, – ответил он.

«Cкорая» подъехала к береговым скалам в неподходящий час. Любой час будет неподходящим, куда бы ни приехала «скорая», но этот в особенности, поскольку было уже далеко за полночь и никто не мог себе представить, что когда-нибудь снова наступит день: об этом свидетельствовало и море, набегавшее внизу на терявшийся во мраке берег, и холодный соленый ветер, дующий с Тихого океана, подтверждал то же самое, и окутавший небо туман, погасивший звезды, выносил окончательный, неощутимый, но разрушительный приговор. Стихия застолбила это место навсегда, человек едва ли мог здесь удержаться, он вскоре уйдет. В этих условиях людям, собравшимся над обрывом, со всеми их машинами, включенными фарами и мигалками, было трудно ощущать реальность момента, ибо они оказались пойманными между закатом, о котором почти забыли, и рассветом, которого никто толком не ждал.

Небольшой груз, свисавший с дерева и поворачивавшийся на холодном соленом ветру, ни в коей мере не умалял этого чувства.