Елизавета Манова - Колодец

И вот чудно: все знаю, а заслушался, захватило. Потому как в первый раз со стороны увидел, что мы с ним сделали. Какой я был и какой стал. И вот тут, как понял я, нет, не то, что понял - нутром почувствовал, какая же это была работа, сколько ума и сил она от нас взяла, так и стало мне страшно. Потому что понял вдруг: повезло это нам с ним, один это такой случай, когда могло получиться.

Ну знал я, что не такой, как другие. Не хуже, не лучше - просто не такой. Оттого и с людьми мне худо было, что они это чуяли. И не только, что долгоживущий я, - это они мне простили б, а что есть у меня дар живое понимать. Ничего бы у нас с Наставником без этого не вышло. Потому чудо это чудесное, диво дивное, что мы, такие не похожие, друг друга поняли. Надо было чтоб не боялся я его, всей душой полюбил, и чтоб он мне откликнулся. Надо было нам с ним позарез захотеть друг друга понять, день и ночь о том думать, всякую мелочь подмечать. Но не помогло б нам ничего, когда б нам до того, как друг друга понять, самой малости не осталось. А когда б не я это был? Нет, про людей худо не думаю. Из всяких троих, поди, двое посмышленей меня будут. Только и того, что смалу за них жизнь берется, по-своему гнет. Это я на отшибе жил, у бабки за спиной, а она меня и не обламывала. А будь мне что терять, разве мог бы я так к Наставнику прилепиться?

Мутные какие-то думы, не ко времени вроде, а я чую: что-то за ними важное, такое, что прямо сейчас додумать надо. Сколь ни бейся, а одно выходит: нельзя мне теперь ни в чем оплошать.

Один это был случай - боле не повторится. Может и есть наверху такие, как я, может и есть внизу еще такой Наставник, да когда они встретятся? А времечко-то идет, люди-то мрут. Один я за все в ответе, ни спуску мне не будет, ни послабления.

И тут чего-то успокоился я, даже весело стало. Потому, когда все решено, оно как-то проще.

Тут как раз меня Наставник и позвал. Поднялся я, взял засечку и пошел к нему по маячку. И что ни шаг, то трудней, потому что опять они на меня уставились. Уши давит, нутро выворачивает, а я зубы сцепил: нет, думаю, не сломаете!

Опять им Наставник про разговорник мой напомнил: какая частота и какая скорость речи, и вопросы предложил задавать. Тут, вблизи, я его почувствовал, наконец, и как ему за меня страшно почувствовал. Мне его прямо жаль стало, я-то уж ни чуточки не боялся. Стоял как дурак перед оградой, и ждал чего ж у меня сейчас спросят. А они все молчат, не знают с чего начать. Наконец, выскочил один, и вопрос самый дурацкий, как водится. Кто я, спрашивает.

- Человек, - отвечаю. Это я на своем языке сказал и пояснил сразу: Так зовут себя разумные, что живут наверху.

Ну, тут сразу другой. Сколько вас, спрашивает. Вот это уже в точку!

- Не могу сказать, - отвечаю. - По причинам, от нас независящим, люди сейчас разобщены. Та община, в которой я вырос, отрезана от мира непроходимыми ядовитыми пустынями. Знаю только, что здесь прямо у нас над головой, живет три-четыре сотни человек.

Это их маленько зацепило, но тут, как на грех, следующий вылез и сразу все дело повернул. Как нам удается защищаться от температурных скачков и жесткого излучения солнца, спрашивает.

Ну, сказал я про одежду, про жилища, что излучения никакого мы не чувствуем, приспособились, наверное, и уж тут вопросы, как из мешка посыпались. Есть ли на поверхности другие формы жизни, и как мы пищу добываем, и правда ли, будто мы улавливаем электромагнитные колебания, и какие у нас органы чувств, и как мы друг с другом общаемся, и какая у нас общественная структура. Успевай отвечать! Честно сказать, так я на добрую половину ответа не знал. Ну да мне не зазорно, так и говорю: не знаю, мол. До того-то наша наука не дошла, о том-то и не задумывались, слишком привыкли, а то-то сам узнать не успел, потому что маленьким был.

А потом один вдруг спрашивает, как я к Наставнику попал. Чую, напрягся тот, а мне смешно.

- Из чистого любопытства, - отвечаю. - Захотелось в колодец заглянуть.

А он свое гнет: как возникла идея такого эксперимента? По своей воле я в нем участвую?

- Ах ты, - думаю, - вон ты куда заворачиваешь!

- Да, - говорю. - Как понял, что вы разумны, захотел узнать, что вы такое. А потом убедился, насколько больше вы знаете, и поучиться решил. У нас, у людей, - говорю, - дела сейчас незавидные. Нам очень нужна ваша помощь или хотя бы знание ваше.

Тут они примолкли наконец, и почуял я, что переломил их отношение. Любопытство, удивление остались, а вот отвращения и брезгливости той уже не было. Признали они меня.