Феликс Пальма: Карта времени

А сколько мух убил или пощадил он сам? Скольким из этих несчастных созданий, бившихся в оконное стекло, он просто-напросто оборвал крылья, раздумывая над тем, как развернуть сюжет очередного романа? Хотя, пожалуй, подумал Уэллс, пример получился смешной, поскольку его решения в данном случае вряд ли изменили мир необратимым образом. В конце концов, человек может всю жизнь калечить мух, не вынуждая тем самым поезд Истории свернуть с пути. Однако его решения нередко касаются и гораздо более важных вопросов. Уэллс тотчас вспомнил второй визит к нему Гиллиама Мюррея. Что ж, тогда он, Уэллс, тоже сделал выбор. Опьяненный властью, он счел себя вправе прихлопнуть муху — и в итоге возник мир, где существует фирма, продающая билеты на путешествия в будущее, нелепый мир, который захватил его в плен. А если бы он поступил иначе? Если бы помог Мюррею опубликовать роман? Тогда он жил бы в мире, похожем на нынешний, только вот фирмы Мюррея там не было бы, а к куче научных романчиков, обреченных на сожжение, прибавился бы еще один: «Капитан Дерек Шеклтон, подлинная и потрясающая история героя будущего» Гиллиама Ф. Мюррея.

Так что даже при почти бесконечном числе различных миров, размышлял Уэллс, то, что склонно к осуществлению, осуществляется. Или, другими словами: любые мир, цивилизация, существо или ситуация, какие только возможно себе представить, уже словно бы и существуют. Например, мир, где главенствуют вовсе не млекопитающие, а другой класс либо вид, или мир, где в огромных гнездах живут люди-птицы, или такой, где люди считают пальцы на руке, прибегая к алфавитной системе, или такой, где сон стирает память и каждое утро появляется новая жизнь, или такой, где и вправду будет вести расследование сыщик по имени Шерлок Холмс, а его помощником будет бойкий проныра Оливер Твист, или такой, где некий изобретатель построит машину времени, отправится в 802 701 год и обнаружит там подгнивший рай. А если довести эту мысль до крайности, то окажется, что где-нибудь есть мир, управляемый вовсе не теми физическими законами, которые вывел Ньютон, там, вероятно, обитают феи, единороги, сирены и говорящие животные, потому что это мир, где все возможно и где даже детские сказки являются не выдумкой, а лишь пиратской копией тех параллельных миров, которые их авторам удалось непонятно каким чудом придумать.

Что ж, получается, никто сам ничего не изобретает? И все лишь крадут чужие идеи? Уэллс несколько минут раздумывал над этим, а я воспользуюсь паузой, чтобы проститься с вами, тем более что уже виден конец нашей истории, — так актеры начинают медленно махать зрителям рукой, покидая сцену. Большое спасибо за внимание, надеюсь, спектакль вам понравился. Но вернемся к Уэллсу, которого заставил прийти в себя вдруг охвативший тело озноб, но озноб этот, поясним, был почти метафизической природы. Необузданный полет мысли привел писателя к следующему вопросу: а если жизнь его написана кем-то из другой реальности, например кем-то из мира, совсем-совсем похожего на наш, но где не существует фирмы Гиллиама Мюррея, если жизнь его написана каким-нибудь автором бездарных романчиков? Теперь он всерьез оценивал и такую вероятность: а если кто-то скопировал его жизнь и выдал ее за вымысел? Но кому понадобилось тратить на это силы? Ведь он меньше всего годится в герои романа. Окажись он после кораблекрушения на необитаемом острове, как Робинзон Крузо, он бы не сумел изготовить даже дурацкого глиняного горшка. С другой стороны, жизнь его слишком скучна, чтобы кому-то удалось рассказать о ней занятно и увлекательно. Хотя, надо признать, последние недели прошли довольно суматошно: он спас жизнь Эндрю Харрингтону и Клер Хаггерти, пустив в ход свое воображение, как в весьма драматичной манере объявила Джейн, словно обращаясь к зрителям, заполнившим ложу, скрытую от его глаз. В первом случае ему пришлось сделать вид, будто он обладает такой же машиной времени, какая описана в романе. Во втором он взял на себя роль героя из будущего, сочиняющего любовные письма. Можно ли на основе этого создать роман? Да, можно рассказать историю появления на свет фирмы Гиллиама Мюррея, к чему он, к сожалению, приложил руку, и в середине повествования ошарашить читателей разоблачением, что 2000 год был всего лишь спектаклем, разыгранным в настоящем, хотя это стало бы неожиданностью, разумеется, только для его современников. Если роман выдержит испытание временем и его будут читать после 2000 года, никакого разоблачения не получится, потому что сама реальность уже раскрыла им правду о будущем, описанном в книге. Однако разве это означает, что нельзя написать роман, действие которого происходит в настоящем, но где высказываются догадки о будущем, для автора уже ставшем прошлым? Грустная мысль. Он предпочел бы верить, что читатели поймут: этот роман надо воспринимать так, будто они находятся в 1896 году, будто они, в конце-то концов, тоже совершили путешествие во времени. Несмотря на это и коль скоро сам он меньше всего годится в герои, ему придется играть в повествовании второстепенную роль — роль человека, к которому нередко обращаются за помощью другие, главные действующие лица этой истории.