Майкл Мэнсон - Конан и дар Митры

Добравшись до Эрука - вернее, до его южной окраины, где находилось множество постоялых дворов и кабаков - Конан на радостях напился. У него хватало и золота, и серебра, и тут, неподалеку от знакомых мест, от пустыни, куда можно было при случае улизнуть, киммериец чувствовал себя в безопасности. Как оказалось, зря; очнувшись на следующее утро, Конан обнаружил массу пропаж. Конь, по счастью, остался цел, но кошель, дорожные мешки и, главное - драгоценные клинки, дар Рагара! - исчезли.

Потребовав кувшин пива, киммериец осушил его единым духом и получше пригляделся к физиономии кабатчика: она выглядела весьма плутовской и подозрительной. Не говоря ни слова, он вывел и оседлал жеребца; затем пустился в разговоры с хозяином. Как тот утверждал, достойный рыцарь пропил вчера все - и деньги, и оружие, и теплый плащ, и запасную одежду. Остался лишь конь - наверняка для того, чтобы ограбленный рыцарь побыстрее убрался с глаз долой.

Выслушав живописную историю своих вчерашних похождений, Конан вскочил в седло; затем, наклонившись и протянув руку, дружески коснулся плеча кабатчика. Через мгновение этот хитроумный муж уже лежал перед ним на лошадиной шее, дрыгая ногами и отчаянно вопя. Дождавшись паузы, киммериец сообщил ему, что отправляется в бесплодную пустыню - без оружия, без еды и прочих запасов; так что кабатчику придется сыграть роль провианта. Возможно, достойный рыцарь не станет есть его сам, а использует как приманку для шакалов; их мясо все же не столь омерзительно, как тощая плоть ублюдка, обирающего своих постояльцев.

Кабатчик запросил пощады, ибо огромная рука рыцаря сжимала его шею с такой чудовищной силой, что глаза у плута полезли на лоб. Засуетились слуги; словно по волшебству, откуда-то возникли дорожные тюки гостя, его превосходные мечи, объемистый мех с пивом, свиной окорок, каравай хлеба и даже слегка отощавший кошель. Разобравшись со своим добром, Конан явил милость: отъехав от окраин Эрука подальше, сбросил кабатчика в придорожную пыль. Скорее всего, мерзавец сломал себе ребра, что славного рыцаря совсем не обеспокоило; пришпорив коня, он скрылся в песках, в направлении туранской границы.

В Замбуле, Самарре и Аграпуре с путником не случилось ничего примечательного - возможно потому, что в сих местах, где ему доводилось и разбойничать, и служить в войске, Конан держался поосторожнее. Во всяком случае, он больше не сорил деньгами, а, прибыв утром в туранскую столицу и сбыв жеребца на базаре, вечером уже покачивался на палубе пузатого барка. Стояла самая середина лета, море было тихим и спокойным, как пруд; слабый ветерок надувал паруса, и корабль неторопливо полз на восток, к Хаббе, влача в своих трюмах расписную посуду и сукна, амфоры с вином и кипы хлопка, бронзовые котлы и бухты пеньковых канатов, грубое парусное полотно, седла, кожаные ремни, сапоги и расшитые бисером туфли. Не самый пустяковый товар, но и не очень дорогой; однако вилайетские пираты не брезговали и таким. Памятуя про это, Конан спал вполглаза и все время держал оружие под рукой. Ему случалось разбойничать и в этих водах, но, случись лихим молодцам наскочить на купеческий барк, вряд ли они вспомнят былого сотоварища. Во всяком случае, не раньше, чем он уложит половину этих ублюдков, думал Конан, ухмыляясь про себя.

Против ожидания, путешествие прошло спокойно, хотя пару раз на горизонте угрожающе вырастали мачты с прямыми парусами и хищные вытянутые корпуса пиратских галер. При виде их капитан неизменно приказывал поднять повыше флаг с каким-то странным вензелем, напоминавшим осьминога с растопыренными щупальцами, после чего галеры прекращали погоню. Конан, наморщив лоб, припомнил значение этого сигнала: мол, добровольный налог морскому братству уплачен.

Прошло четыре или пять дней, и он сошел на берег в Хаббе, где пришлось задержаться подольше. Об этом городе киммериец не знал почти ничего - а если б и знал, вряд ли поостерегся. Ничто не предвещало опасности; вместе с группой туранских купцов он сошел на берег и отправился в ближайший трактир, чтобы отпраздновать благополучное прибытие. Он выпил сравнительно немного, если учитывать его огромный рост и чудовищную жажду - может быть, парочку-другую кувшинов крепкого золотистого вина - и мирно отправился на покой в отведенную ему комнату. Проснулся же Конан в цепях.

Местный чиновник, опасливо поглядывая на огромного варвара, окруженного толпой стражников, зачитал приговор. Киммериец так и не понял, что вменялось ему в вину: не то он кого-то пришиб во время вчерашней гулянки, не то его серебро сочли поддельным. Повод, без сомнения, был надуманным и зряшным, но кара показалась ему более чем суровой: рабство и гладиаторские казармы.