Джеймс Баллард - Границы бытия

Конрад пробормотал что-то, ощутив, что голубые глаза лежащего изучают его. Что особенно поразило его, так это относительная молодость умирающего. Хотя доктору Мэттьюзу было примерно шестьдесят пять, он выглядел лет на двадцать моложе многих жителей этого района.

— Он уже почти взрослый, не находишь, Джеймс? — сказал дядя Теодор.

Вряд ли вообще заинтересованный встречей с ними, доктор Мэттьюз кивнул. Его глаза застыли на темном стволе кипариса в саду.

— Да, — произнес он наконец.

Конрад нетерпеливо ждал конца визита. Прогулка измучила его, бедро, казалось, снова кровоточило. Он думал, смогут ли они заказать такси прямо из этого шале.

Доктор Мэттьюз повернул голову. Наверное, он все-таки решил рассмотреть и Конрада и его дядю.

— Кого ты выбрал для мальчика? — спросил он резко. — Надеюсь, доктор Натан все еще работает?

— Одного из молодых, Джеймс. Ты, наверное, не знаешь его, но это хороший хирург. Его зовут Найт.

— Найт? — больной равнодушно повторил это имя; этот хирург, видимо, не интересовал его. — И когда мальчик ложится?

— Завтра. Правда, Конрад?

Конрад хотел что-то сказать, но в это время, увидел, что человек в кровати чуть заметно улыбается. Как-то сразу устав и приняв странный юмор умирающего доктора на свой счет, Конрад поднялся и, опершись на гремящие палки, спросил:

— Дядя, можно я подожду на улице?..

— Мальчик мой… — доктор Мэттьюз вытащил из-под простыни правую руку. — Я поддразнивал твоего дядю, а совсем не тебя. У него всегда было хорошее чувство юмора. Или же его вообще не было. Как ты полагаешь, Теодор?

— Что же здесь смешного, Джеймс. Ты имеешь в виду, что зря я привез мальчика к тебе?

Мэттьюз откинул голову на подушку.

— Почему же — я присутствовал при его рождении, он имеет право побыть при моем уходе… — Он вновь посмотрел на Конрада. — Желаю тебе удачи, Конрад. Конечно, ты удивляешься, почему я не хочу подобно тебе обратиться к хирургам.

— Ну, я… — заговорил Конрад, но дядя тронул его за плечо.

— Джеймс, мы должны идти. Думаю, можно считать, что мы вполне поняли друг друга.

— Подожди. — Доктор Мэттьюз вновь поднял руку, поморщившись при этом от легкого звука. — Я коротко, Тео, но если я не поговорю с ним кое о чем, уже никто не сделает этого, и уж, конечно, не доктор Найт. Значит, Конрад, тебе семнадцать?

Конрад кивнул, и доктор Мэттьюз продолжал:

— В таком возрасте, насколько мне помнится, думаешь, что жизнь продолжается вечно. Однако каждый рано или поздно сталкивается с вечностью. Взрослеешь, потом стареешь, все чаще и чаще понимаешь, что все в нашей жизни имеет свои пределы во времени, от элементарных вещей до самых важных: женитьба, появление детей и все остальное; это относится и к самой жизни. Четкие границы, очерченные вокруг каждой вещи, как бы устанавливают ее место. Что может быть ярче бриллианта?

— Джеймс, это уже чересчур…

— Успокойся, Тео. — Доктор Мэттьюз приподнял голову, он почти поднялся в постели. — Попробуй, Конрад, объяснить доктору Найту, что только из глубокого уважения к жизни мы не хотим искусственно продлевать ее. Тысячи четких линий разделяют нас с тобой, Конрад, это разница в возрасте, характере и жизненном опыте, различие во времени. Ты должен сам заработать все, что делает тебя личностью. Ты не можешь взять это у кого бы то ни было, а уж у мертвеца особенно.

Конрад обернулся, когда распахнулась дверь. Старшая из монахинь ждала их в холле. Она кивнула дяде. Ожидая, пока дядя распрощается с умирающим, Конрад поправил свой протез. Когда монахиня подошла к постели, он увидел на шлейфе ее накрахмаленного платья следы крови.

Они снова шли мимо конторы гробовщика; Конрад устало опирался на свои палки. Старики в своих садиках приветливо махали им, и дядя Теодор сказал:

— Мне очень жаль, он, кажется, подшучивал над тобой, Конрад. Я не ждал этого.

— Он присутствовал при моем рождении?

— Он был врачом твоей матери. Мне казалось, что ты должен был навестить его перед смертью. Только не понимаю, что его так развеселило.

Через полгода, день в день, Конрад Фостер шел по шоссе к пляжу у моря. В слепящем свете солнца он видел высокие дюны над песком, а за ними — чаек, застывших на подсыхающей банке в начале эстуария. Движение по приморскому автобану было еще более оживленным, чем тогда, и песчинки, взвихренные в воздух колесами бешено летящих легковых и грузовых автомобилей, поднимали над землей пыльные облака.

Конрад легко шагал по дороге, максимально нагружая свою новую ногу. За последние четыре месяца швы окрепли, почти не болели, и нога казалась еще прочнее и гибче, чем была раньше его собственная. Порой, когда он забывал о ней во время прогулки, нога, казалось, стремилась вперед помимо его желания.