Виктор Меньшов - Я боялся - пока был живой

- Тогда что же мы здесь рассиживаемся?! - рассердился я. - Звони ему, и поехали!

Павлуша достал из кармана толстенную пачку листочков, перехваченную посередине резинкой, и стал их перебирать по одному. Мы заворожено следили за этим процессом, не очень нам пока понятным, но, как мы все были уверены, очень нужным.

- Телефона-то у него нет! - вдруг вспомнил Павлуша через полчаса раскопок, когда просмотрел почти всю толстенную пачку.

Он тщательно собрал все листочки, перехватил их опять резиночкой и отправил обратно в карман, достав из другого кармана еще более ветхую и еще более толстую пачку бумажек.

Примерно еще через полчаса розысков он радостно и торжественно воскликнул:

- Нашел адрес! Нашел! Это, оказывается, всего в двух шагах, буквально через два дома от моего!

- Ну, ты и мыслитель, Павлуша! - не выдержал, чтобы не съехидничать, я.

- А я что, все помнить должен? - обиделся Павлуша. - Я тут знакомого встретил, лечился он у меня, я его не видел года четыре. Так вот, увидел я его возле нашего дома, спрашиваю: чего это он здесь гуляет, в наш дом переехал, что ли? А он мне и отвечает, что в этом самом доме с рождения проживает. В одном доме с человеком, можно сказать, всю жизнь прожили. Вот так-то. Ладно, пойдем, чего зря лясы точить?

Чтобы не всполошить человека многочисленным нашествием, решили, что в гости к журналисту отправятся Павлуша, Арнольдик и Скворцов.

Решили так и - пошли.

А чего там, если решили?! Я тоже поехал.

Глава шестая

Знакомого Павлуше журналиста звали Саша Перышкин. Было у него и отчество, как и у всех, но оно безнадежно затерялось где-то на шумных дорогах, по которым протащила его кривобокая журналистская судьба.

Саша Перышкин сидел у окна за столом, покрытым газетой, на хромой табуретке, и поедал вилкой с двумя зубчиками из жестоко вспоротой ножом консервной банки "Вискас", одновременно увлеченно читая импровизированную скатерть.

Впрочем, кушал он тоже увлеченно и весело: зажмуривая глазки и от удовольствия подрыгивая ножкой.

На нем были огромного размера трусы. Черные, сатиновые. И больше на нем ничего не было, кроме веселой рыжей шерстки и реденькой, тоже рыжей, бородки.

Голова у него была голая, как коленка у младенца.

Он даже не подошел на стук к двери, просто прокричал, не отвлекаясь ни от еды, ни от чтения:

- Что стучите?! Впадывайте!

Мы "впали".

- Здорово, Саша! - весело провозгласил жизнерадостный Павлуша.

- Ого! Кого я вижу в этих стенах! Доктор Паша! - покосился веселым глазом Саша, продолжая, впрочем, поедать "Вискас". - Гляди, что делают, проклятые капиталисты! - радостно проорал он, постучав вилкой по банке. Консервы кошачьи делают так, что они вкуснее, чем наш "завтрак туриста"!

- Где ты откопал эту гадость? - подозрительно спросил его Павлуша, брезгливо глядя на банку.

- Сам ты, Павлуша, - гадость! - обиделся Саша. - Это же - вкуснятина! Объедение! Я эту пищу на свалке подобрал, там целую машину привезли под бульдозер выбросили. Срок хранения у них, видите ли, закончился! Можно подумать, кошки на помойках только свежие продукты кушают, а ничего, жрут и не дохнут! А тут срок хранения кончился, так сразу давай выбрасывать! Во, что капиталисты делают! Ну, я целый мешок успел навытаскивать, можно сказать, из-под самых гусениц выхватывал, рискуя жизнью! Почти месяц ем, и ничего, не то что отравления - даже расстройства, не к столу будь сказано, не было, и стул у меня крепче, чем табуретка.

И Саша для убедительности постучал костяшками пальцев по колченогой табуретке, и добавил:

- Да и сам я глаже кота с такой едой стал!

- Оно и видно, что глаже, - проворчал недовольный таким надругательством над организмом Павлуша. - Скоро мурлыкать станешь.

Кроме стола, табуретки и самого Саши на этой табуретке, в комнате из мебели присутствовал мешочек в углу комнаты, и еще один предмет мебели Сашины джинсы, лежавшие рядом.

И вот потому, что в комнате было пустынно, все сразу обращали внимание на этот самый таинственный мешочек в углу, и неизменно спрашивали у Саши:

- А что это у вас там такое хранится в этом мешочке, Саша?

На что привыкший к этим, ставшими ритуальными, вопросам, Саша отвечал, не открывая рта, и не разжимая губ:

- Это мои зубы! - и добавлял. - Любимые.

И, подумав еще немного, добавлял:

- В количестве семидесяти трех штук...

Когда же у посетителя проходил первый легкий шок, Саша снисходительно пояснял:

- А еще точнее, это зубы моего неизвестного науке, но от этого еще более горячо любимого животного.