Абрахам Меррит - Лунная заводь

- Я не знаю, можем ли мы поставить в известность ваш корабль, лейтенант О'Киф, - сказал я. - У нас нет радиосвязи.

- Доктора Гудвин, - подал голос да Коста, - мы могли бы поменяй наш курс, сайр... или как?

- Ни в коем случае, - вмешался О'Киф. - Один Бог знает, где теперь "Дельфин". Воображаю, как они рыщут окрест, выглядывая меня. Во всяком случае, сейчас у них ровно столько же шансов нарваться на вас, как если бы вы отправились на их розыски. Возможно, нам как-нибудь удастся связаться с ними по радио: вот тогда я попрошу вас об этой услуге.

Он помолчал.

- Между прочим, куда вы направляетесь? - спросил О'Киф.

- На Понапе, - ответил я.

- Там нет радиосвязи, - задумался О'Киф. - Жуткая дыра. Мы заходили туда за фруктами неделю назад. Туземцы, по-моему, перепугались до смерти: то ли при виде нас, то ли еще от чего-тоКуда вы потом пойдете?

Да Коста исподтишка метнул на меня взгляд. Мне это не понравилось.

О'Киф заметил мою нерешительность.

- О, - сказал он, - прошу прощения.. Мне, повидимому, не следовало бы задавать этот вопрос.

- Это не секрет, лейтенант, - ответил я. - Мне надо провести кое-какие исследования, связанные с раскопками развалин на Нан-Матале.

Произнося название места, я быстро взглянул на португальца. Бледность расползлась у него по лицу; он опять, отвернувшись, сотворил крестное знамение, причем бросил испуганный взгляд в сторону севера.

Я подумал, что надо бы не забыть спросить у него, когда представится удобный случай, что все это значит.

Да Коста отвел взгляд от моря и обратился к О'Кифу:

- Здесь нет ничего подходящий вам, лейтенант.

- О капитан, меня устроит любая тряпка, лишь бы прикрыть наготу, сказал О'Киф, и они ушли вместе в каюту да Косты.

Уже сильно стемнело. Проводив их взглядом, я прошел к своей каюте, осторожно приоткрыл дверь...

прислушался. Халдрнксон дышал ровно и глубоко.

Я вытащил электрический фонарик и, прикрывая рукой глаза от яркого света, осмотрел норвежца.

Глубокий ступор, в котором он находился под действием наркотика, сменился уже близким к нормальному сном. Язык утратил прежнюю сухость и черноту; секреция полости рта происходила так, как положено. Вполне удовлетворенный состоянием больного, я вернулся на палубу.

О'Киф уже сидел там, задрапированный в белую простыню и похожий на привидение. На палубе разложили обеденный столик, и один из слуг-тонганцев хлопотал, накрывая на ужин. Вскоре его украсили самые аппетитные припасы из кладовой "Суварны": О'Киф, да Коста и я набросились на еду.

Ночь надвигалась все быстрее. Позади нас светились огни "Брунгильды", огонек нактоуза отбрасывал слабый отсвет на черное лицо рулевого, тускло маячившее в темноте. О'Киф неоднократно с любопытством поглядывал в ту сторону, но ничего не спрашивал.

- Вы не единственный пассажир, которого мы сегодня приобрели, обратился я к нему. - Капитана этого парусника мы обнаружили привязанным к штурвалу, чуть живого от истощения, и кроме него самого, на яхте не было ни одной живой души.

- Что вы говорите? - с удивлением спросил О'Киф. - В чем же дело?

- Мы не знаем, - ответил я. - Он не давался нам в руки, и мне пришлось ввести ему наркотик, чтобы без помехи развязать веревки и высвободить его. Он так и спит до сих пор в моей каюте. На яхте должны были находиться жена этого человека и его маленькая дочка - так сказал наш капитан - но они пропали.

- Пропали жена и ребенок! - воскликнул О'Киф.

- Если судить по тому, в каком состоянии находились язык и губы этого человека, то он, по-видимому, находился привязанным к рулю, в полном одиночестве и без воды по крайней мере два дня и две ночи, прежде чем мы нашли его, - продолжал я. - Вы понимаете, что разыскивать кого-либо в этих бескрайних просторах спустя столько времени - дело совершенно безнадежное.

- Да, это так! - сказал О'Киф. - Но его жена и малютка! Ах, бедняга!

Он замолчал, задумавшись, и потом, по моей просьбе, начал рассказывать о себе. Ему было чуть больше двадцати, когда он получил свои "крылышки" и началась война. На третьем году военных действий его серьезно ранили под Ипром, и к тому времени, как он поправился, война уже закончилась.

Вскоре умерла его мать. Одинокий и неприкаянный, он снова поступил на службу в летные войска и пребывал в этом качестве до настоящего времени.

- И хотя война давно окончилась, мне до сих пор сильно недостает этой развлекаловки, когда немецкие аэропланы выбивают мотив на своих пулеметах, а их зенитки щекочут мне подошвы ног, - вздохнул он. - Знаете, док, уж если вы что-то любите, то любите без границ; а если ненавидите, будьте в ненависти подобны дьяволу; ну а если вы уж ввязались в драку, то лезьте в самое пекло и сражайтесь там, как черт... иначе вы не умеете ни жить, ни ценить жизнь, подытожил он.