Владимир Михайлов - Вариант И

Я не одобряю самой монархической идеи. Это раз. И не люблю мусульман — по соображениям личного порядка. Это два.

— Почему же вы…

— Да потому, — сказал он с досадой, — что сегодня у России нет иного выхода. Просто нет!

— Но по-моему, в уставе азороссов не сказано, что претендент от нее должен исповедовать ислам.

— Безусловно. Формально он, быть может, и не должен. Но кого он представляет — всем хорошо известно. И музыкант не может не исполнить то, что заказано.

— Итак — аудиенции не будет?

— Общая аудиенция — для всех нас, руководителей движения азороссов — будет, разумеется, дана. Но добиваться личного приема — нет, не стану.

— Тысяча благодарностей, профессор. Итак — до завтра?

— Иншалла, — ответил он серьезно.

Мы устали и были голодны. Но все же я прежде всего решил воспользоваться телефоном: мысли об Изе не давали мне покоя. Я решился даже позвонить из автомата — конечно, предварительно подстраховав его. По специальной связи по-прежнему слышались одни лишь помехи. Набрал номер. Мне ответили:

— «Реан».

— Фауст. Необходимо вмешательство. Вплоть до временной изоляции. Любым способом.

— Ясно. Кто?

— Картотека программного съезда.

— Номер?

— Не знаю. Фамилия: Седов и Липсис, это один человек.

Там секунду помедлили.

— Принято.

— Это — первое. Второе: рассмотрите вопрос о привлечении телевидения.

По моей информации, президент настроен весьма отрицательно. Это проблема.

Будет доложено.

— «Вот так-то, Изя, — подумал я. — Если я и ошибаюсь насчет тебя, то в таком деле лучше пересолю. Не взыщи. Да и сам виноват. Я же только устраиваю тебе свидание — хотя и не совсем то, о котором ты просил…»

Ибо сказано в суре «Корова», айяте сто двадцато «Господи! Сделай это страной безопасной и надели обитателей ее плодами».

Но еще прежде, в айяте сто восемнадцатом, говорится: «Не объемлет завет Мой неправедных». Значит, быть посему.

С утра и до самого последнего момента я сомневался, ехать ли мне на похороны или воздержаться. Здравый смысл был против: возле кладбища или на нем каждый человек может стать легкой добычей снайпера или подрывника, как это уже не раз бывало. В конце концов, дело было не в моей жизни, хотя и она представляла для меня определенную ценность. Я сейчас работал не на себя и даже не только на редакцию «Добрососедства», и зависело от меня в ближайшее время куда большее, чем статьи в моем журнале или даже их серия в тех изданиях, которые сулил мне Стирлинг.

Поэтому рассудок категорически запрещал мне сделать хоть один шаг в направлении кладбища — чтобы не стать преждевременно одним из его постоянных обитателей. Однако нормальный человек никогда не повинуется одному лишь разуму — так же, как не действует и исключительно под влиянием эмоций, не считая разве что редких случаев. Иногда побеждает одно, иногда — другое, и тогда логике приходится сдавать позиции. Ведь не она же, в конце концов, приводит преступника на место преступления и нередко — на похороны жертвы. Я не убивал Ольгу, но беспристрастный суд наверняка признал бы меня невольным соучастником. Меня грызло чувство вины — перед Ольгой, перед Натальей, перед самим собой, наконец. Может быть, оно и тянуло меня на похороны?

Но не оно одно. Я думал и о Наталье, о том, что сегодня ей будет тяжелее, чем когда-либо раньше в жизни. Насколько я мог судить по нашему кратковременному знакомству, она была одиночкой по характеру; вообще таким жить легче, чем прочим, но только не в пору душевных потрясений, когда тянет на кого-то опереться. Конечно, у нее есть друзья, и, может быть, не только те подозрительные «друзья», которые опекали Ольгу. Но именно на друзей в таких обстоятельствах рассчитывать нельзя: они слишком явственно напоминают о потере, не заживляют раны, но бередят.

Нужен кто-то почти посторонний, непривычный, нужен рыцарь на час, который выслушает утрет тебе слезы и скорее всего бесследно исчезнет, так что некому будет напоминать тебе о проявленной слабости…

Иными словами — ей там буду нужен я…Вот таким образом я играл в прятки с самим собой, в глубине души прекрасно понимая, что вовсе не желание приобщиться к рыцарскому ордену влечет меня на Востряковское кладбище и не деловые соображения, которые тоже нельзя было отмести просто так, но нечто совершенно другое: желание увидеть Наталью, побыть около нее. Не думал, что я еще подвержен таким слабостям. Но всякому свойственно переоценивать свои силы. И поэтому, строя в уме подобные логические и совершенно алогичные конструкции, я успел надлежащим образом одеться, не забыв такую важную деталь туалета, как тонкий, лег кий, но прочный бронежилет, и, убедившись, что я полном порядке, вышел, проверил машину, сел и, сделав контрольный круг по Дорогомиловской, Кутузовскому проспекту и Лукоморскому (бывшему Украинскому) бульвару, взлетел на эстакаду и, взобравшись в конце концов на третий ярус движения, магистраль СВ-ЮЗ, выжимая всего лишь сотню, уже через полчаса, покинув трассу, уходившую дальше к Солнцеву, снизился и в результате нескольких простых маневров оказался близ кладбища, куда и направлялся.