Владимир Михайлов - Вариант И

С первого взгляда можно было безошибочно определить, что город сделался наряднее, хотя и не чище, или, вернее сказать, — стал выглядеть богаче.

Народу на улицах было полным-полно — всяких цветов; одевались отнюдь не бедно, но и не столь ярко, как в мои времена; в красках и покроях ощущалась некая сдержанность. Снова вуалетки, снова бритые головы.

Бород стало побольше, несколько изменился их фасон — мне, недавно побывавшему, как уже упоминалось, на Аравийском полуострове, он не представился странным. Число машин, пожалуй, выросло, но если прежде в Москве преобладала европейско-японско-американская техника, то сейчас отечественной стало значительно больше — не старых, доезжавших век свой одров, но современных — нижегородских, московских, уральских, красноярских, минских, кенигсбергских и еще каких-то, мне и вовсе неизвестных. Витрины выглядели цивилизованно, хотя судить о ценах я пока не мог. Транспорт в своем движении придерживался правил, что всегда является убедительным признаком соблюдаемого порядка и спокойствия; милиции, однако, виднелось много и, судя по автоматам, какими были вооружены городовые, она готовилась — в случае нужды — к решительным действиям.

Ничего удивительного: шейха Абу Мансура Мухаммада ожидали с часу на час, а врагов — не шейха лично, а его миссии — было вряд ли меньше, чем сторонников. Нищих я не видел — впрочем, это практически и невозможно из окошка машины, — а вот хмельных заметил бы, но их, похоже, не было вовсе, что весьма характерно и интересно, да и приятно к тому же. И во множестве киосков бутылки со спиртным занимали куда меньше места, чем раньше, зато всяких прохладительных виднелось множество — и не только западных. Среди прохожих стал, надо полагать, несколько больше процент азиатов-туристов или, может быть, иммигрантов, еще не успевших сменить национальные бурнусы и галабии на здешнюю одежду или не пожелавших подобного переоблачения. Ну что же — Москва всегда была городом разноплеменным.

Мы ехали по Центру, который в любом городе наиболее консервативен и менее подвергается перестройкам; и тут ничего такого, что бросалось бы в глаза, я не заметил. Что-то ремонтировалось, другое строилось заново — однако в этом ничего удивительного не заключалось, разве что архитектура новостроек изменилась. Что-то появилось в ней, с трудом уловимое, но все же восточное, как бы из «Тысячи и одной ночи», со старых персидских миниатюр в современном истолковании. Но когда мы выкатывались на Пречистенку и задержались перед светофором, я углядел нечто и не утерпел, чтобы не спросить водителя (хотя и без него все было ясно, потому что с той стороны валил народ — закончился намаз, видно; многие были в зеленых повязках на лбу):

— Это на чем же полумесяц: на Христе Спасителе, что ли?

— Ну, откликнулся он голосом, лишенным эмоций.

— А пристраивают что?

— Каланча эта? Вроде их колокольни — только не звонят, а кричат сверху.

— Минарет?

— Вот-вот. Откупили они его, что ли, — не помню уж, что говорилось…

За большие деньги. Черт знает сколько у них денег.

Я тоже знал — примерно, — но не сказал, а снова приблизил лицо к оконцу. По сравнению с былыми временами вывески на английском почти сошли на нет; зато возникло нечто новое: струящиеся справа налево куфи — на стекле, в металле, а то и в неоне. Примерно — прикинул я — одна арабская вывеска на два десятка русских и одна латиницей — на полсотни.

Раз-другой я заметил еще некий шрифт, и вовсе не ожидавшийся: алеф бет.

То были уже существенные признаки возможных в недалеком будущем перемен.

Мы ехали уже мимо российского Министерства иностранных дел. Здание ремонтировалось. Деньги, значит, появились у властей и на такие дела…

И не только на ремонт, но даже — что они, совсем спятили, что ли? — на пальмы, что без особого успеха пытались расти в некоторых местах Кольца — и на Смоленской тоже. Может, вскоре и Красное море начнем рыть под Москвой — название-то, можно сказать, национальное…

Пока я пожимал плечами и крутил головой, удивляясь неизбывной российской лихости в намерениях, мы свернули вправо, через минуту оказались на Бородинском мосту — здесь никаких перемен я не увидел, только покосился налево вверх, на эстакаду, на которой мы недавно находились, — и наконец достигли цели.

Вслед за лбом в униформе, катившим чемодан, я вошел в холл.

Рецепционист, кроме ключа, вручил мне три конверта: побольше, поменьше и третий — совсем маленький, все — адресованные именно мне, и никому другому: господину Веберу Виталию Владимировичу, корреспонденту русского журнала «Добрососедство», издающегося в Аугсбурге, Бавария, Германия.