Владимир Михайлов - Вариант И

Мы как раз выходили на привокзальную площадь — хотя все еще свободный кусочек асфальта перед Европейским вряд ли заслуживает такого названия, но на свете есть площади и поменьше, — когда над нею, на несколько мгновений перекрывая уже не воспринимаемый слухом серый машинный шум, разнесся пронзительно-печальный азан; значит, для него отвоевали-таки место в городской радиопрограмме. Ну что же, все идет своим путем. Самое время было правоверным определять, где тут кибла. Мне же следовало побыстрее уехать. Перехваченный взгляд (обладателя его я более не замечал, он исчез профессионально быстро) свидетельствовал, что о моем приезде тут знали не только те, кому надо, но и кому никак не следовало. Но я успел заметить, что некоторые из привокзального народа — и не так уж мало, — вероятно, не самые обремененные заботами, отойдя в сторонку, вынимали и развертывали свои джай-намазы, дабы вознести молитву. Как сказано в суре первой, открывающей Коран: «Тебе мы поклоняемся и Тебя просим помочь!»

Чтобы рассчитаться с носильщиком, пришлось воспользоваться услугами банкомата. Обменный курс неприятно удивил: похоже, неизбывное стремление грабить приезжающих все еще процветало в России. Сильнее, чем оно, в этой стране всегда было лишь желание властей обчищать своих подданных, моих соотечественников.

Впрочем, мог ли я себя считать соотечественником? Я, давно живущий в Германии разъездной корреспондент и соредактор русскоязычного журнала «Добрососедство», издающегося не в Берлине (как можно было бы скорее всего ожидать), а в провинциальном Аугсбурге, потому что российская эмиграция конца прошлого века почему-то всем немецким землям предпочитала Баварию, журнал же существовал именно на потребу этой группы германского населения. Но и в этом городе бывающий достаточно редко, мотающийся по всему миру и порой надолго исчезающий из поля зрения. Кем же я был сейчас в России?

Я не стал задумываться над этим вопросом; нынче другое было важно. Упрятал карточку поглубже в карман, тщательно пересчитал полученное из банкомата в обмен на высокостоящие евро — и убедился в том, что стал обладателем одной тысячи рублей, или ста россов (так назывались банкноты, возникшие в этой стране после реформы 2026 года, то есть уже без меня). Один росс я протянул носильщику и, против ожидания, получил сдачу. Вернул носильщику мелочь и попросил его принести газету из видневшегося неподалеку киоска.

— Какую, сейид? — спросил он, позволив мне установить, что это нерусское обращение все-таки привилось. Не знаю, надолго ли.

— М-м… — сказал я. — «Известия»? Да, пожалуй. И еще что-нибудь по вашему просвещенному выбору. Кстати, не обременяйте меня сдачей. — Как вам будет угодно, сейид. Поистине, Trinkgeld* — прекрасный способ воспитания вежливости. Даже в России — если только Москва является Россией.

Закинув чемодан в багажник такси, носильщик потрусил к киоску, я ждал его, опираясь на приоткрытую дверцу «ГАЗ-Эмира» — именно такой была марка машины, на мой взгляд, не уступавшей лучшим немецким, но на них непохожей. Высвободившееся время я использовал для того, чтобы оглядеть площадь. Пока что, шагая вслед за носильщиком к стоянке, я успел лишь мельком заметить, что в газетном киоске наличествовало множество изданий, но в целом выглядел он не столь ярко, как в былые времена: заметно убавилось порнографии и прочего чтива на потребу низким вкусам. Зато газеты теперь можно было выбрать практически на любом языке. Быть может, именно потому носильщик — показалось мне — слишком замешкался перед киоском: наверное, пытался сообразить, на каком же языке мне больше всего нравится читать.

Оставалось только глядеть на площадь. Подробности возникали медленно, словно картинка на проявляющейся в ванночке фотобумаге. Но тренированный взгляд уже отмечал разные мелочи, достойные внимания, даже до участия сознания. Достаточно много, чтобы принять в расчет, виднелось мужиков, а еще больше — парней с выбритыми головами.

Интересно… В моду вошли, надо полагать, вуалетки; лица женщин не закрыты, разумеется, никоим образом — и все же… Впрочем, так даже пикантнее. Неподалеку от газетного киоска четверо парней, бритоголовых, от души лупцевали одного — патлатого. Интересно: за что? Неужели за патлатость? Тетрога mutantur…

Я не успел мысленно закончить древнее изречение, одно из десятка, что я еще помню по-латыни. Потому что ко мне как-то очень незаметно приблизился человек. Его прежде неподвижное лицо сейчас украшала приятная улыбка. Легко угадывавшаяся под пиджаком кобура несколько портила фигуру. Впечатления не улучшало и то, что это именно он несколько минут назад на перроне пытался взглядом просверлить мне затылок.