Владимир Михайлов - Вариант И

Прежде чем по-настоящему углубиться в работу (или в отдых, в конце концов, бывает трудно отличить одно от другого), я неспешно обошел свои апартаменты не постеснялся даже заглянуть под кровать; затем убедился, что дверь надежно-заперта изнутри, и прилепил к ней маленькую коробочку «сторожа» с ревуном — он поднял бы шум при малейшей попытке отпереть замок снаружи даже не отмычкой, а ключом; и в довершение подготовки опустил жалюзи и зажег настольную лампу. Все эти меры были предприняты потому, что некто, не попав накануне в цель в темном переулке, вполне мог повторить попытку и средь бела дня — через окно из снайперской винтовки или изнутри, бесшумно войдя через незапертую дверь. Эта угроза казалась мне достаточно существенной, и нежелание подставлять себя под пулю смогло отбить у меня охоту прогуливаться по городу — во всяком случае, без серьезной необходимости. Только приняв все меры безопасности, я вернулся к делам.

Итак, две тысячи семнадцатый год. Сам я помнил его не во всех подробностях, и сейчас было трудно отличить, где кончались мои собственные впечатления, а где начиналась информация, почерпнутая позже. Собственно, это не имело значения: и к тому, и к другому я всегда относился с осторожностью, зная, что и собственной памяти не каждый раз можно доверять, а уж чужим свидетельствам — тем более.

Приближавшееся столетие исторического события не многих оставляло неравнодушными. Только тех, кто еще интересовался политикой и историей.

Подавляющее большинство жителей России, целое столетие блуждавшей в поисках самой себя, к славной траурной годовщине уже настолько отупели от проблем выживания, что им было не до юбилеев. Разве что в праздник местами давали дармовую жратву и выпивку, но такое бывало редко.

Россияне, даже самые активные из них, на самом деле черпали уже из последних резервов сопротивляемости, и с ними, по сути, можно было делать что угодно. Как в том, вековой давности анекдоте, когда согласно последнему указу правительства все жители обязаны были в массовом порядке по веситься в публичных местах. Там, в анекдоте, единственной реакцией населения после оглашения указа было: «Веревки свои нести или профсоюз обеспечит?» Возникни подобный указ в семнадцатом году — реакция могла бы быть до мелочей схожей.

С одной стороны, такое население вполне устраивает если не любую, то почти любую власть, поскольку при отсутствии у народа собственных мнений править можно как угодно. Тем более что внешне все обстоялс тихо и благопристойно. После пенсионеров никто уже на улицы не выходил; бывало, кто-то где-то держат голодовку — никем не поддержанная, она быстро за тухала, да и державшие ее заранее не верили в успех а объявляли только из того чисто подсознательногс ощущения, что надо что-то делать, потому что, если ничего не делать, — это еще хуже. Так называемое мировое общественное мнение тоже этими проблемами не особенно интересовалось: вроде бы никакого нарушения гражданских прав не происходило, никому не затыкали ртов, не сажали за политику, да и голодных смертей в массовом порядке не наблюдалось; а что бедность — так она везде есть, а что в богатейшей стране — тысяча извинений, но ведь это Россия, чего же вы еще ожидали, леди и джентльмены? Там никогда не было цивилизованного порядка, и если он и возникнет, то (увы, увы!) не так скоро — при далеких потомках, может быть… Даже когда попытка группки отчаявшихся людей в очередной раз заблокировать железнодорожную магистраль стратегического значения была пресечена при помощи внутренних войск, шума в мировом масштабе не последовало. Крови было не много, до крайностей дело не дошло, поскольку нарушители порядка, собственно, и не сопротивлялись, они и не хотели сопротивляться, то была просто форма выражения своего отчаяния; драться или ложиться под поезда никто всерьез не собирался. Кое у кого оставались еще надежды на интеллигенцию, к тому времени еще не окончательно вымершую. Однако это славное в прошлом племя в лучших своих традициях продолжало непримиримую междуусобицу по множеству проблем теоретической экономики и политики и никак не могло договориться, по примеру средневековых схоластов, относительно того — сколько же демонов могут уместиться на острие иглы. Интеллигентам было не до практики, что, кстати сказать, и выяснилось вскоре после того, как они, для самих себя неожиданно, получили власть. Как неопытный футболист, к которому вдруг случайно попадает мяч и он настолько потрясен этим фактом и тем, что есть возможность по мячу ударить, что никак не может сообразить, куда же именно мяч отдать; так что первый же подоспевший соперник отбирает у него мяч без всякого сопротивления, а в лучшем случае он пробивает в аут, чем эпизод и заканчивается. Итак, власть вроде бы могла особо не горевать — если бы не два обстоятельства.