Мария Гинзбург - Герой должен умереть

Мибл каким-то непонятным образом видел то, что сейчас происходило в Цачесе, городе аборигенов, на самом деле.

"Постой – постой, а что он делал с этой девушкой?" мучительно щурясь, словно пытаясь снова увидеть это, и кусая губы от напряжения, думал Мибл. – "Снимал с нее одежду. Так. Зачем?"

Вспыхнувшая за окном очередная молния безжалостной короткой вспышкой высветлила все закоулки его сознания. Он вскочил, сжимая кулаки.

– Ну, Тэнир, дай мне только до тебя добраться! – яростно воскликнул он.

Но его голос потонул в реве обезумевшей стихии.

Утром дождь все еще стоял стеной. Иньяр связался с Миблом. Выяснив, что ночная буря не причинила домику Мибла никакого вреда, он сообщил, что сегодня кэцэры не придут его навестить. Как и опасался Иньяр, охранный контур долины не выдержал натиска разбушевавшейся стихии. Сегодня они все займутся его починкой, а завтра собираются посетить Мост. Надо было проверить исправность установки, сделанной кэцэрами для сареасов. Той, которая задерживала мутантов из Священного Озера.

Вэдан растопил камин. Он уселся перед ярко пылающим огнем со стаканом освежающего напитка в руке, который он делал из лесных кисловатых ягод. "Если я хочу убраться отсюда, то лучше всего это сделать завтра. Другой возможности может и не представиться", размышлял он. – "Но как я оказался здесь? Я знаю, что я был на берегу и схватился с кэцэром, Миблом, знаю, что в нас попала молния – наверное, у меня был нитсек…".

Ременную петлю от нитсека он и правда нашел в кармане. Вэдан бросил взгляд на свое запястье – браслет по-прежнему был там, и значит, "обреченным" он не был. Но балахон, который был на нем, серый балахон чуть ниже бедер, с уже порядком растрепавшимися рукавами, совершенно точно был униформой обреченного.

"И зачем я оказался в Священной Роще?"

Этого он не помнил. Но здраво рассудил, что любой сареас, оказавшийся на его месте, постарался бы узнать, как можно уничтожить кэцэров, и вернулся бы домой как можно скорее. Вряд ли бы даже Шэдан Харбогадан справился с ними в одиночку. "А они вовсе не бездушные, жестокие твари, какими их представляют", думал Вэдан. – "Впрочем, никто о кэцэрах ничего толком не знает. Их никто никогда и не видел, не считая Лиарега и кое-кого еще из Совета Трехсот…"

И тут Вэдан вспомнил про дневник Мибла. С того момента, как он перебрался в Старое Поселение, у него все как-то не доходили руки дочитать свиток. Вэдан вспомнил и о том, что в день его появления в Шамболоре был траур – тринадцать лет назад один из обреченных убил Яньара. Того самого кэцэра, который попросил Мибла написать свой последний отчет.

"У него точно должно быть написано об этом!", думал Вэдан, лихорадочно роясь в своих вещах. – "Возможно, у Мибла написано, и как обреченному удалось убить кэцэра".

«А ведь мне тоже это удалось», вдруг подумал он.

Эта мысль, это знание меняло все его представления о себе и мире, но Вэдан не стал пробовать эту мысль на вкус. Он нашел свиток и снова уселся у камина. Дождь все не унимался, и в доме было довольно прохладно. Вэдан торопливо перематывал свиток за ручки в поисках того места, где прервал чтение в прошлый раз.

«Лиарег», вспомнил он. – «Ведь это Лиарег хотел пожать Миблу руку, когда продал нас в рабство инопланетянам».

Официальная версия истории несколько отличалась от того, что было написано у кэцэра. Совет Трехсот, поняв, что вырваться из Дираза не удастся, собирался стоять насмерть. Старое Поселение укрепили как могли, и готовились к длительной осаде, которую кэцэры не замедлили начать, едва расправились с Хранителями. Совет Трехсот был готов скорее умереть, чем платить кровавую дань пришельцам. И лишь перед лицом непрерывных стычек с кэцэрами, нехватки воды и продовольствия руководитель Совета принял позорные условия Соглашения. Однако Вэдан был больше склонен поверить Миблу. Этот вариант истории писался для «внутреннего употребления», и поэтому казался ему более правдивым. Вэдану на миг показалось, что он потерял способность воспринимать мысленный диалект, которым был написан дневник, но нет.

« Ворота любой осажденной крепости легче открыть изнутри, чем снаружи, – гласит наша старинная мудрость », услышал он в голове голос Лээта Гулназга.

« Туземец ошибался; белковая пища не являлась нашим излюбленным лакомством и даже не входила в перечень самых необходимых для нас продуктов.Для нас это нечто вроде кашки, которой здесь кормят младенцев. Однако наибольший ужас у любого вида вызывает тот, кто стоит выше в биологической пирамиде. Козы безумно боятся аиребов, и так далее. Мы должны выглядеть кровожадными, непостижимыми чудовищами… К тому же, человеческие жертвоприношения разлагают отношения в любом обществе. Оно деградирует, возвращаясь на архаичную ступень развития собственной нравственности. Зачем это нужно самому аборигену, я тоже понимал. Возможность послать на смерть кого угодно, прикрываясь именем инопланетных чудовищ, дорогого стоит ».