Владимир Михановский: Прозрение

И еще одно. Шеф полиций усмехнулся, поймав себя на мысли о том, что раньше трех месяцев с Гуго Ленцем ничего не случится. Преступник будет придерживаться срока, указанного в письме: недаром же он вписал этот срок от руки в печатный текст.

Непонятно, откуда взялась эта уверенность Кампа: ведь никаких сведений успокаивающего характера по делу Гуго Ленца он не получил. Первый день расследования ничего не дал...

Арно Камп захлопнул книгу, полюбовался немного обложкой, на которой был изображен скакун с развевающейся гривой, и пошел к выходу.

* * *

Гуго Ленц вышел из машины и поднялся в дом. Походка его говорила о том, что человек смертельно устал, но не сломлен выпавшими на его долю испытаниями.

- Сумасшедший день, - сказал Гуго, целуя жену. - С утра поехал с этим проклятым письмом; в Ядерном опять не ладится, а тут еще новый сотрудник, пришлось вводить в курс дела; ускоритель барахлит...

- На тебе лица нет, - сказала Рина. - Садись. Ужин будет через пятнадцать минут.

Дверь отворилась, и Робин вкатил в комнату тележку с едой.

- Будешь ужинать? - спросила Рина.

- Дорогая, йоги не советуют есть на ночь, - улыбнулся Гуго. Но улыбка получилась жалкой.

- Раньше ты не следовал их советам. Ступай, Робин, я позову тебя, когда нужно будет, - сказала Рина, и Робин укатил тележку.

Рина погладила камею на своем пальце и встала. Вслед за ней поднялся и Гуго.

- Пойду поработаю немного, - сказал он. - На сон грядущий. Если верить письму, мне нужно торопиться...

- Не шути так. Не надо, - попросила Рина.

Их совместную жизнь можно было сравнить с хорошо налаженным механизмом. Мелкие ссоры не могли разладить его. Если Гуго Ленцу по работе приходилось вдруг мчаться на испытательный полигон, приткнувшийся где-нибудь в потаенном уголке страны, они ехали вместе.

Их тяготил даже один-единственный день, проведенный в разлуке.

Рина привыкла быть его тенью, угождая малейшему желанию Гуго.

Детей у них не было.

Так проходили дни и месяцы, незаметно стыкуясь в годы. И вдруг что-то нарушилось в отлично налаженной машине.

Все началось третьего дня. События той ночи врезались ей в память настолько, что Рина могла бы воспроизвести их в мельчайших подробностях.

Они уже легли спать, и Рина успела задремать, когда Гуго вдруг вскочил.

- Есть одна идейка! - сказал он. - Пойду набросаю, а то улетучится. Спи!

Гуго торопливо поцеловал ее и поспешил в кабинет.

Рина погасила бра.

Долго лежала в темноте с открытыми глазами.

Незаметно Рина уснула.

Потом вдруг проснулась как от толчка.

Гуго в спальне не было. Мерцающие стрелки показывали третий час.

Сердце сжалось предчувствием беды.

Рина пошла в кабинет. Остывший пластик пола холодил босые ноги.

В кабинете было пусто.

Она обошла весь дом. Заглянула даже в оранжерею. Потом в мастерскую, где любил иногда послесарить Гуго, но его нигде не было.

Остаток ночи Рина не спала.

С рассветом вышла на веранду. Окрестные дома тонули в весеннем тумане, поглотившем окраину.

И вдруг каким-то шестым чувством скорее угадала, чем почувствовала: к дому приближается машина Гуго. Она узнала бы его орнитоптер с завязанными глазами среди тысячи машин. Сколько миль налетали они вместе на старенькой машине, которую Рина ни за что не хотела обменять на новую.

Рина поспешно вбежала в спальню и легла в постель, натянув одеяло до подбородка.

- Спишь? - тихо спросил Гуго, осторожно прикрывая за собой дверь комнаты.

Рина открыла глаза.

В тот день Гуго улетел в Ядерный центр, так ничего и не сказав.

А потом почта принесла письмо с тюльпаном...

Гордость не позволила Рине вступать в расспросы. Молодая женщина всегда считала, что она выше ревности. И разве двенадцать лет разницы в возрасте ничего не значат?

Теперь она мучилась, но внешне старалась ничем себя не выдать.

Быть может, у Гуго другая?

Что ж. Навязываться она не станет. И мешать не будет. И если не нужна больше - найдет в себе силы навсегда уйти из его жизни.

Та ночь легла в их жизни невидимым водоразделом.

Рина совсем собралась уйти и ушла бы, если б не злополучное письмо. Она не могла оставить Гуго в беде.

Свое чувство к нему, глубокое, как любовь к единственному ребенку, Рина таила, скрывала под маской насмешливости, порой переходящей в язвительность.

Рина медленно поднесла к глазам камею, еле светящуюся в темноте. Нефертити улыбалась загадочно, словно говорила: "Ты храбришься только на словах, попробуй на деле!"