неизвестен Автор: Плющ на руинах

Мне показалось, что ветер усиливается; я вдруг подумал, что он может сравняться с собственной скоростью самолета, так что я, подобно пловцу, которого сносит течением, не смогу вернуться к берегу. Я начал плавно поворачивать, но биплан снова развернуло по ветру. Я ругнулся и попытался заложить более крутой разворот, но в этот момент руль направления заклинило.

В первый момент я не очень испугался. Мне казалось, что я еще рядом с берегом и успею поправить положение. Я снова потянул рычаг, а когда он не поддался, сильно дернул. Рычаг рванулся с места неожиданно легко, но на курсе это не отразилось. Я обернулся и с ужасом увидел, что трос, ведущий к рулю, оборвался и болтается в воздухе. Самолет был неуправляем. Сказались столетия, протекшие с момента его постройки.

Уже почти у самого горизонта я увидел берег и крохотную фигурку Лоута у самой кромки обрыва. Мне показалось, что он махал руками, но с такого расстояния я уже не мог разглядеть точно. Таким я увидел его в последний раз.

Ветер нес самолет в открытое море.

52

Возможно, человек более отчаянный на моем месте устремил бы аэроплан вниз (сохранившиеся рули позволяли это сделать), с тем чтобы искать спасения в воде. Конечно, шансов на спасение в штормовом море в нескольких милях от берега (и притом берега скалистого, грозящего смертью всякому, кто окажется возле него в такую погоду) - шансов этих фактически не было. Но в открытом океане их не было тем более. До соседнего континента тысячи миль; даже если ветер перейдет в ураган, и мой биплан это выдержит, ему не преодолеть и десятой доли этого расстояния. Что, кроме гибели, могло ожидать меня посреди океана, воды которого уже сотни лет не бороздит ни один корабль? Словом, положение было совершенно безвыходным. Так или иначе, я предпочел скорой гибели гибель более отдаленную, и, вместо того чтобы снижаться, еще увеличил высоту, дабы после остановки двигателя иметь еще запас на планирование.

Не знаю, сколько времени длился этот полет и с какой скоростью я летел; у меня не было никаких ориентиров, кроме безбрежного штормового океана. Самолет здорово болтало, и я всерьез боялся, что он развалится. Хлынул дождь, настоящий ливень; потоки воды хлестали мне в лицо (точнее, это я, двигаясь по ветру, настигал их), и в какую-нибудь минуту я вымок до нитки. Периодически ходившие внизу водяные горы озарялись вспышками далеких молний, но ветер нес меня впереди грозового фронта - это был, пожалуй, единственный положительный момент в моем положении.

Наконец настал миг, который неминуемо должен был настать. Двигатель начал чихать и через пару минут заглох окончательно. Вцепившись в рычаги, я планировал вниз. Это оказалось труднее, чем я предполагал; просто чудо, что аэроплан не развернуло хвостом вперед, не бросило в штопор. В какой-то момент я чуть не сорвался в пике, но над самой водой мне удалось выровнять машину почти горизонтально. В следующее мгновение аэроплан зацепил передними колесами пенистый гребень и зарылся носом в следующую волну. Я спрыгнул в воду. Белая пена окатила погружающееся крыло; в последний раз мелькнул над водой хвост с болтающимися рулями, и самолет скрылся в пучине. Последний рудимент цивилизации...

Я сбросил куртку и стащил под водой сапоги, готовясь к новому, столь же очевидно бессмысленному этапу борьбы. В открытом море, где человеку не угрожает опасность быть разбитым о скалы, он даже и в шторм может продержаться достаточно долго. Ведь тело человека легче воды; стало быть, главное - сохранять хладнокровие, правильно дышать и не нахлебаться. Периодически можно отдыхать, ложась на спину. Все это, разумеется, просто в теории; на практике пенные гребни так и норовят захлестнуть тебя, а дождь отнюдь не улучшает положения.

Итак, я продолжал отчаянно цепляться за жизнь. Когда я погибал от жажды и зноя в пустыне, то фактически смирился со своей участью, ибо воля к жизни оставляла меня вместе с силами и ясностью сознания. Теперь же мое физическое состояние было вполне удовлетворительным, и я не прекращал борьбы; однако в мозгу уже шевелилась утешительная мысль, что, как только силы иссякнут, исчезнет и желание бороться за жизнь.

Так прошло несколько часов. Я сел в кресло пилота в середине дня, а теперь уже стемнело. По всему телу разлилась ноющая усталость; вдобавок, несмотря на тропические широты, все время находиться в воде было холодно. Я все чаще сбивался с дыхания и глотал горько-соленую воду; в горле от нее стояла изжога, щипало глаза и в носу. Я понимал, что, по всей видимости, мне осталось еще два-три часа; и, кажется, более всего меня волновала не столько неизбежность гибели, сколько то, что, по моим представлениям, смерть захлебнувшегося довольно мучительна.