– Тебе уютно у меня?
Я целовал её шею, и рассыпавшиеся волосы щекотали мои губы, кружилась голова, а Вера шептала что-то бессвязное… Эти встречи вошли в привычку, и я уже плохо представлял, как смогу жить без неё.
Верин сын Митенька бурно радовался моим приходам, тем более что всякий раз я приносил ему подарок: то лошадку, то машинку. Его привязанность становилась иногда весьма неуместной, ибо только хитроумными уговорами и уловками Митю удавалось выпроводить на улицу или к дедушке с бабушкой. Бывали дни, когда он упорно ходил за мной из комнаты в комнату как тень.
На работе все уже давно заметили наши взаимоотношения и считали «дело» решённым. И только какое-то неосознанное ироническое чувство вторичности происходящего ещё удерживало меня от предложения руки, сердца и более чем скромной зарплаты мэнээса. Последнее обстоятельство было далеко не второстепенным.
Когда в лаборатории появилась Таня, я поначалу не обратил на неё никакого внимания. Заморыш из интеллигентской семьи. Бледное матовое лицо, серьёзные глаза с ироническими искорками. Длинные стройные ноги, но угловатая походка подростка. Никакого сравнения с Верой – та постоянно несла своё ладное тело, как на праздник.
…И вот однажды, когда я колдовал с проводкой на задней стенке шкафа термостатов, случайно услышал разговор обо мне. Прежде чем я успел выйти на свет, подружки наболтали столько, что предпочтительней было оставаться в укрытии.
– …Нахваливаешь всё своего Петеньку, а я замечаю, что на тебя Николай Трофимович око кладёт, – говорила Верина подружка.
– А, пускай себе.
– Так он же не так, как Евгений Степанович, а по-серьёзному. Пригляделась бы. Видный мужик. С него девки глаз не сводят, а он всё внимание – на тебя. Проходит мимо – чуть не приклеится.
– Сама знаешь, у меня Петенька есть.
– Нашла красавца.
– А что? У него глаза ласковые. Жидковат, конечно, но сейчас в моде нежные, интеллигентные…
– Так Николай Трофимович ещё интеллигентней. Как-никак ведущий научный сотрудник. У него ставка в три раза побольше, чем у твоего Петеньки.
– Зато у Петеньки будущее. Николай Трофимович на своём «ведущем» надолго застрянет, а мой через годик кандидатскую защитит – и в «головные». А может, сразу докторскую. Слышала, что о нём академик с нашим профессором говорили? И потом, к твоему сведению, Николай Трофимович не сам в квартире. С матерью. Квартира двухкомнатная, двадцать девять с половиной метров. Другая ему пока не светит. Надо к ним идти жить. Мамаша у него крепкая, долго протянет… С чужим ребёнком, в расчёт возьми, тоже возиться не очень захочет. А у Пети мать в другом городе. Когда женится, его в общежитии долго держать не станут. У меня дома пару месяцев перебьёмся, зато квартиру на Печерске получим. Там как раз заложили дом по новому проекту. Улучшенной планировки.
– Ну и умнющая девка ты, Верка, – хихикнула подружка.
– Любой вопрос, как говорит наш академик, надо в перспективе рассматривать. Футурологией интересоваться…
Внезапно в разговор двух подружек ворвался накалённый яростью срывающийся голос:
– Скоро замолчите, девчонки? Слушать противно!
– Чего ж так? – с удивлённой ехидцей пропела Верина подружка.
– Вы же о людях, а не о лошадях толкуете.
– О людях, о людях. Лошади зарплату не получают. А ты, если будешь такой горячей, у нас не задержишься.
– Не угрожайте, не боюсь.
Я узнал голос; новенькая, Таня.
– Не связывайся. Она горячая по молодости. Ничего, это проходит.
– Молодость или горячность? – фыркнула подружка.
– И то, и другое.
Пересмеиваясь, они собрались, переобули туфли и ушли. Вскоре, как я слышал, ушла и Таня. Я просидел за шкафом, опустошённый, минут пятнадцать, хотя можно было уже вылезать.
В тот день я не зашёл, как условились, к Вере. Долго бродил по городу один. Уходящее солнце зажигало пламенные блики на оконных стёклах верхних этажей, иногда бросало золотые монетки в зелень деревьев. Становилось тише и глуше порывистое дыхание Киева: шум автомобильных моторов, движение и рокот людских толп; я присел на скамейку в сквере, прислушался к себе, убедился, что опустошённость моя не болезненна. Просто чего-то лишился, чего-то не хватает. Но лишиться надо было. Чувство вторичности, невсамделишности происходящего не подвело. Оно как бы предохранило меня от поспешного шага… «Не совсем молодой человек, – сказал я себе, – не разыгрывайте трагедию. Для хорошего артиста у вас слишком много рассудочности…»
Читать дальше