Игорь Росоховатский - Закон обратимости [= Обратимость]

Когда-то мы с ним фехтовали прутиками на лугу, и сейчас луч, пробившийся сквозь щель, кажется не спасительным канатом, а шпагой, которой можно проткнуть предателя. Как же ты дошел до этого, Витька Рожок, бравый, отчаянный Витька, капитан нашей футбольной команды? Что с тобой стало? Почему ты с ними — против своих? Тебя даже не пытали, как Петю, а он ничего не сказал и под пытками, он не назвал им твое имя, еще не зная, кто предал его и остальных…

Не могу лежать на правом боку — сломанное ребро впивается во внутренности. Нечем дышать.

И на спине лежать не могу — они вырезали на ней звезду. Только одно положение тела еще приемлемо для меня — полулежа на левом боку, прислонясь головой и плечом к стене. Осталось недолго. Скоро услышу шаги… Луч-шпага окрашивается в золотистый багрянец…

Неужели никто не узнает о тебе, Витька? Я написал записку Скорику и спрятал ее под камнем. Но они могут найти ее. Кровью написал на стене:

«Виктор Рожок — предатель».

Но надпись они сотрут. Сколько бед ты еще натворишь, бывший «мушкетер»?

Луч становится ярче, словно раскаляется, багрянец постепенно исчезает, пылинки кружатся в золотистом свете. Нет, такой сверкающей шпагой не стоит убивать тебя, Рожок. Веревочная петля на широкой рыночной площади — для тебя. Чтобы все видели твои рыжие бесшабашные глаза, твои бегающие глаза, предатель. Как сообщить нашим? Кто сообщит? Ведь, кроме меня, никто не знает, что случилось. В отряде Деда думают с тебе как о герое. А ты мастер сочинять легенды…

Шаги… За мной… Что-то пролаял конвойный, звякают ключи, замок, скрипит дверь. Луч исчезает…

Мама, сестричка, простите, что я не успел в последние часы подумать о вас, проститься хотя бы мысленно. Это все из-за предателя, который часто бывал у нас дома. Помнишь, мама, ты наливала ему чай и подкладывала коржики, поглядывая на меня, — как реагирую, не жадничаю ли? Прощайте, мама, Нина…

Черная тень наискосок ложатся на позолоченный пол.

Пытаюсь приподняться. Острое железо впивается в плечо.

— Берите его под руки. Сам не встанет.

— Тяжелый, — ворчит один из полицаев.

— Волчья балка недалеко, — утешают его. Черное колечко волос приклеилось к широкому, малость вогнутому лбу…

— Что, Витька, вспотел? Все-таки страшно? — Поворачиваю голову и смотрю в упор — это все, что я сейчас могу. Отмечаю, как его веко начинает подергиваться, будто у курицы, — он никогда не выносил моего взгляда, с первого класса я мог его запросто пересмотреть.

— Предатель, — говорю, не узнавая своего голоса, — наши с тобой рассчитаются.

Он ничего не отвечает, но кто-то из полицаев смеется. Доносится, словно издалека:

— Ты уже не скажешь. А кроме тебя, парень, некому.

— Узнают! — хриплю, сплевывая комки слюны. — Каждый из вас, гады, получит свое!

— А тебе что до того? — почти добродушно «интересуется» кто-то сзади меня. — Тебя не будет уже через минуту. Бросайте его с обрыва, пусть себе летит.

Я хорошо знаю Волчью балку и этот обрыв. Тут все восемь метров, а внизу камни.

— Э, нет! — кричит Витька и повторяет: — Нет, нет!

Неужели что-то проснулось в нем, заговорило? И снова:

— Нет, не надо. Он, черт, живучий. А вдруг? Сначала пристрелим!

Черное колечко на взмокшем от пота лбу. Из-под куриного века взблескивает рыжий глаз.

— Стреляй сам для гарантии. Держи! Вместо светло-карего — черный глаз. Вмиг становится багровым, из него вырывается пламя.

Почему не слышно выстрела?..

…Когда я проснулся — весь в холодном липком поту, — эта мысль не покинула меня: «Почему не слышал выстрела?» Спустя мгновение понял: ну, как мог забыть? Это элементарно: слух срабатывает медленней, поэтому я увидел пламя, но услышать уже ничего не успел. Я — тот, кем был во сне. Но кем я был? Почему один и тот же сон вижу вторую ночь подряд? И так четко, с повторяющимися деталями? Случайность? Но не слишком ли много деталей для случайности?..

«Зачем тебе копаться в этом, старина? — ругаю себя. — Дружки отчаливают сегодня, уезжай с ними и забудь сны, которые видел в этой сторожке. Иначе испортишь себе весь отпуск — и не только отпуск… Мало ли загадок на свете и мало ли чудаков, стремящихся все их разгадать? Зачем это тебе?»

Но я уже знаю, что ни забыть этих снов, ни вот так просто уехать не смогу. Проклятое, не подвластное уму упорство, оставшееся еще со школьных лет, заставлявшее меня с моими средними способностями пробиваться в отличники, дотягиваться до первых учеников, уже проснулось и подняло голову, как кобра. Оно много раз подводило меня, не давая уютно устроиться в жизни. Оно заставляло меня, молодого физика, младшего научного сотрудника с прочным будущим, поддерживать и развивать против своей воли рискованные идеи, вместо того чтобы по проторенному руслу кропать кандидатскую диссертацию. Я уже потерял миловидную невесту. Ей надоело дожидаться. Я прозевал перспективную должность в соседнем отделе, поругался с одним влиятельным ученым, который мог бы взять меня в свиту своих последователей…