Виталий Забирко: Слишком много привидений

— Сам к нему зайду, — хмуро сказал я, набрасывая на плечи накидку и завораживая медсестру строгим взглядом. — В палате кто-нибудь из родственников есть?

— Да… То есть нет. Девушка с его работы… Всю ночь с ним просидела.

— Она-то мне и нужна, — кивнул я, развернулся и зашагал по коридору, отыскивая взглядом шестую палату.

Палата оказалась маленькой, на одного пациента. Широкое окно, занавешенное желтыми легкими шторами, тумбочка, умывальник и высокая реанимационная койка, на которой под капельницей лежал Владик. Голова забинтована, лицо серое, глаза закрыты.

У койки на стуле дремала, подергивая склоненной головой, официантка Люся. Услышав звук открывшейся двери, она порывисто вскочила и, хлопая спросонья ресницами, уставилась на меня.

— Вы… Вы кто? — испуганно пролепетала она, словно увидела перед собой киллера, пришедшего добивать раненого свидетеля.

— Роман Челышев, — успокоил я ее.

Откуда ей знать одного из многочисленных посетителей погребка? Я хоть и любил заглянуть в погребок, но делал это нечасто, завсегдатаем не был, за столиком никогда не сидел, а только за стойкой бара. Это с Владиком мы были приятелями, а с официанткой я словом никогда не перебросился — не было нужды.

Все же, видимо, мое лицо примелькалось, и Люся меня узнала.

— Роман… — Губы у нее задрожали. — Значит, это вы…

Неожиданно она порывисто бросилась ко мне и, уткнувшись носом в больничную накидку, беззвучно зарыдала. Я на мгновение оторопел. Надо же, какая чувствительная девица! По ее строгому обхождению с посетителями погребки никак не скажешь. А тут, можно сказать, первому встречному-поперечному на грудь бросается.

— Ну-ну… — пробормотал я и, аккуратно взяв девушку за плечи, отстранил от себя. — Слезами горю не поможешь.

Люся, закрывая кулачками рот, продолжала всхлипывать. низко наклонив голову. Я усадил ее на стул и посмотрел на Владика. Он по-прежнему лежал неподвижно и, казалось, не дышал. Черты лица обострились, вокруг закрытых глаз расплылись темные круги.

— Он вас в бреду звал… — плаксиво протянула Люся. «Почему меня, а не тебя? — отстранение подумал я, с недоумением вглядываясь в застывшее лицо Владика. — Кто я ему такой?»

В голову ударила жаркая волна, и я понял, кто я такой. Тело Владика дрогнуло и как бы раздвоилось: причем один Владик продолжал неподвижно лежать под простыней на койке, а второй приподнялся сквозь простыню, открыл глаза и посмотрел на меня с укором.

«Почему ты меня не предупредил о перестрелке в погребке? — беззвучно спросил второй Владик. — Ведь ты знал…»

Я крепко зажмурился, заскрипел зубами и замотал головой. Кровь прилила к лицу, в ушах шумело, но постепенно жаркая волна схлынула, и я отважился открыть глаза. Раздвоение Владика закончилось, он снова неподвижно лежал на койке под простыней.

Да уж, виноват перед Владиком я на все сто процентов. И вину эту ни загладить, ни измерить.

— Как он? — тихо спросил я.

— П-плохо… —через силу выдавила Люся.

— Когда была операция?

— Не… не было операции…

— Как так? — возмутился я. — Почему?

Люся судорожно перевела дыхание, выпрямилась на стуле и принялась кулачками вытирать слезы, размазывая тушь по лицу.

— Она больших денег стоит… Пять тысяч… долларов…

Я непроизвольно присвистнул. Аппетит у хирургов был чрезмерным. Что им по нынешним временам клятва Гиппократа, когда во вроде бы цивилизованном обществе вновь, как в животном мире, воцарился биологический закон естественного отбора? А посему выживать должен сильнейший. То есть богатый. Есть деньги — живи, нет — помирай.

— У меня только две тысячи… — продолжала всхлипывать Люся.—Вы не займете еще три?

Я молчал, глядя в сторону. Моих двухсот долларов оказалось не просто маловато, а смехотворно мало.

— Умрет ведь… — потерянно протянула Люся.

— Разве Еся не поможет? — тихо спросил я и почувствовал, что краснею. Тоже, называется, нашел выход.

— А что Еся? — Люся безнадежно махнула рукой. — Еся, как всегда, был в своем амплуа… «Понимаешь, Люсечка, я бы Владику на опе'ацию с до'огой душой и десять тысяч дал, да нет сейчас у мине…» — с горькой усмешкой передразнила она владельца погребка.

— Плохо дело… — покачал я головой и честно признался: — А у меня только двести долларов. Все мои сбережения.

Сказал, словно гордиев узел разрубил. И будто гора с плеч свалилась.

Ни тени недоверия не мелькнуло на лице Люси. Она понимающе закивала, и вновь по щекам побежали слезы.