Павел Амнуэль - Имя твоё...

Я сидел в кабинете следователя Бородулина (знакомый стол, знакомая картина на стене), на мне была легкая одежда, которая мне сильно жала, поскольку была на размер или даже два меньше, чем я обычно носил. Одежду мне дали в прозекторской, это я почему-то помнил, и сказали, что ненадолго, потому что не мое это, а от другого покойника, а мое мне дать пока не могут, потому что моя одежда еще не прошла экспертизу.

– Значит, вы утверждаете, – сказал Бородулин, стараясь не смотреть в мою сторону, это выглядело бы смешно, если бы я не ощущал, как страшно было этому человеку находиться рядом со мной, – вы утверждаете, что провели ночь с приятелем по имени Антон Заварзин, и он может это подтвердить?

Я промолчал.

– Да или нет? – спросил следователь, показывая мне свою макушку с залысиной.

Я кивнул. Пусть поднимет голову, пусть посмотрит на меня, в конце концов, разве я обязан говорить? Пусть посмотрит, если хочет знать мой ответ.

Бородулин, должно быть, все-таки решил посчитать молчание знаком согласия.

– Значит, – продолжал он, старательно выписывая в протоколе букву за буквой, будто на уроке каллиграфии, – к Алине Сергеевне Грибовой вы отправились только утром, а не вечером?

– Конечно, – сказал я. Вернее, не сказал, а подумал, говорить мне не хотелось, мне хотелось молчать, а еще лучше уснуть, желательно – вечным сном, из которого меня вырвали против моего желания; в отличие от этого надутого индюка, я знал, что такое смерть, что такое смертельный сон, я знал, как это прекрасно и какое отчаяние настигает человека, если его будят и заставляют вернуться в мир, который он с таким удовольствием покинул. К счастью, такие случаи чрезвычайно редки. К несчастью, такое случилось со мной. К счастью, я мог показать следователю путь, по которому сам прошел на ту сторону. К несчастью, этот человек не мог моей помощью воспользоваться – значит, и смысла не было стараться.

– Да или нет? – переспросил Бородулин с хорошо слышимым раздражением. Но головы не поднял. Ну, так это его проблемы. Почему я должен раскрывать рот? Мне не хочется.

На этот раз следователь не мог считать мое молчание знаком согласия и заставил себя поднять на меня взгляд. Я понимал, что зрелище это не для всякого – не говорю о нервах, нервы здесь ни при чем, смотреть на зомби может и благородная девица, а крепкий мужчина, привыкший мочить своих врагов, упадет в обморок и вряд ли оклемается. Не в нервах дело, а в физической структуре организма, с нервной системой не связанной. Впрочем, я не стал объяснять эти простые истины следователю – зачем? Пусть посмотрит в мое белое с синевой лицо и мои глаза, в которых просвечивает бездна потустороннего для этого человека пространства-времени. Пусть прочитает в моих глазах ответ, если он не способен прочитать ответ в моих мыслях.

– Да, – пробормотал Бородулин с содроганием и поставил в протоколе соответствующую закорючку. Чтобы прийти в себя и подготовиться к следующему вопросу, ему понадобились две минуты и одиннадцать секунд – я смотрел на часы, висевшие над головой следователя: секундную стрелку будто толкала по кругу не электрическая энергия, а энергия стремления к будущему спокойствию.

– Когда вы пришли к своей… к Алине Грибовой? – спросил, наконец, следователь и, задав уже вопрос, понял все-таки, что сформулировал его неправильно. Разве я мог ответить «да» или «нет"? А прочесть в моем взгляде или в мыслях любой другой ответ Бородулин был не в состоянии, и пора бы ему уже это понять.

Понял все-таки.

– Э… – сказал он. – Вы пришли к Алине Грибовой сегодня утром, примерно в половине девятого?

Молчание было расценено как знак согласия.

– В вашем кармане находился нож с лезвием длиной восемь сантиметров. Это так?

«Так», – сказал я, полагая, что Бородулин не станет спрашивать, почему я отправился к любимой женщине, взяв с собой не обязательный для интимного свидания предмет. Тогда и я не стану объяснять товарищу милиционеру, что после ночи бурных возлияний – как физических, так и душевных (я выговорился на всю оставшуюся жизнь, слов во мне осталось ровно столько, чтобы спросить Алину: «Да или нет?») – я плохо соображал, что делаю, и нож в карман мне сунул мой любезный приятель Антоша; когда-нибудь при встрече (могу себе представить, где она произойдет) я спрошу его, почему он это сделал, хотя и знаю, что он не сможет ответить. Скорее всего, потому что насмотрелся телесериалов, где герои именно таким способом выясняют сложные отношения.