Николай Нагорнов - Вечная Любовь

А это что за вой и свисты в эфире?

Будто специально запускают в эфир этот шум на волне "Голоса Америки"... "такие, как твой отец..."

Теперь-то понятно, почему нет и не бывает никаких серьезных публикаций по массовому гипнозу...

Закрытая тема.

Словно какой-то подземный толчок вдруг сотряс пол и стены.

Что это?

Грохот крушения, треска, обвала, будто падают мраморные акрополи и форумы, храмы Олимпа, дворцы небожителей

Суперстена...

Эти бесконечные портреты и фотографии, обломки лиц, руины кумиров, сумерки идолов, обрывки симфоний, осколки романов, великий порыв, великий поход тысяч гениев в никуда, в ионосферу, где отсутствует кислород, в астрономический объективный ад на месте иллюзорного рая, грезившегося там века и века напролет...

Ее обломки, обрывки, осколки падают на пол словно в замедленной киносъемке, ложатся, сминая друг друга, вздымают пыль площадей Афин и Рима, Парижа и Петербурга, въевшуюся в эти портреты...

И нет уже смысла их убирать.

Где же был этот иллюзорный рай для них?

В гигантской вакуумной яме меж адом и настоящим Раем.

О которой умалчивают все. Тайна этого вакуума едва выносима. Закрытая тема...

Мега-вакуум. Пустота, миллион раз умноженная сама на себя. Возведенная в степени, ушедшая в геометрическую прогрессию, вошедшая в интеграл.

Глава 14

Мегасмерть

Только и остался этот твой юношеский альбом: безыскусные стихи, переводные картинки, памятные записи и посвящения твоих подруг:

"Посмотри, подруга, эльф твой

Улетел!

Посмотри, как быстролетны

Времена!

Так смеется злая маска,

К маске скромной обратясь...

Темный рыцарь вкруг девицы

Заплетает вязь".

А это рисунки твоей рукой: вот древний замок в горах, вот олень бьет копытом на скале, вот светятся окна домика зимней ночью... Ты что-то рисовала почти всю жизнь, но людей на твоих рисунках не было никогда. И лишь теперь понятно почему...

Подпись на обложке внутри альбома: Света Мещерская. Ставшая потом Светланой Андреевной Орловой.

Ты часто рассказывала, как мечтала в детстве стать пианисткой. Но мечта не сбылась: голод, бедность, потом война. А твой отец, мой дед, "строил город на Дальнем Востоке", вы жили вдвоем на бабушкины продуктовые карточки, вам просто не на что было купить пианино, "классово чуждым"... А потом - майор Орлов. Но было, видимо, уже поздно.

Остались и твои фотографии, где ты улыбаешься олеандру в твоих руках, или грустишь на морском берегу в летящих брызгах, или смотришь на прибой со скал.

Остались и твои любимые книги: "Красное и черное" Стендаля, "Эдинбургская темница" Вальтера Скотта, "Когда спящий проснется" Герберта Уэллса... Словно ты никогда и не хотела жить никакой реальной жизнью, и - ушла в свой Иллюзион, скрылась в мир своих мечтаний, в мир рыцарской романтики и безбрежной фантазии. Видимо, ты была бы рада заснуть летаргическим сном на двести лет, как герой Уэллса, чтобы проснуться в совсем другом мире, Прекрасном Новом Мире, где все друг друга любят и понимают...

Ты была всегда одинокой, потому что не хотела стать хищницей, чтобы жить, отнимая что-то у других. А своих жизненных сил у тебя было мало.

Давным-давно шел тот ночной дождь, где ты еще несла меня на руках и молча глотала слезы. Дождь не останавливался.

Ты медленно шла под освещенными окнами новых панельных домов, и из чьих-то окон доносилась печальная мелодия:

"- Поздние рассветы прозрачны на зависть, в сумрачном лесу пожелтела трава. Сонною рукой я к словам прикасаюсь, слышу, как смеются и плачут слова..."

Микрорайон, где мы жили, был еще новостройкой, трамваи останавливались где-то далеко, и тебе приходилось очень долго идти по узенькому тротуару мимо луж. Вся твоя растерянность, вся твоя беспомощность передавались мне, и лишь мимо луж. Вся твоя растерянность, вся твоя беспомощность передавались мне, и лишь одна фраза вдруг прорвалась у тебя:

"- Все люди - враги друг другу, мой мальчик... Они не умеют любить и не хотят. Не верь никогда и никому..."

Никогда...

Было очень много таких "никогда". И пока ты была жива, твои "никогда" взрывались во мне детскими обидами... Потом и все эти обиды покрылись пылью времени, словно руины дворцов и храмов в забытой пустыне... Как же это было глупо - обижаться на тебя, не зная о тебе ничего... Лишь сегодня и ясно, чего тебе это стоило - хранить столько лет все эти тайны.

Прости меня. Я не знал.

Ты никогда и не рассказывала мне о своих отношениях с другими людьми. Для этого у тебя была бабушка, мне же надо было учиться всё понимать лишь одной своей интуицией, и, может быть, это было к лучшему? Не могла же ты мне рассказать о том, что открылось лишь сегодня...