Александр Мирер - Дом скитальцев

– Валерик, срочный приказ! – выпалил Степка. – Дуй к Малгосе, выпроси ее платье в горошек, синее, скажи – мне нужно. Приказ! И ни слова никому!

Верка так и вытаращился. Степка сказал, чтобы платье завернули получше, завязали веревочкой. Если Малгоси нет дома, пусть Верка ждет ее. Платье притащить на голубятню. И никому, ни под каким видом пусть не говорит, что в свертке и где Степан. Даже дяде Суру.

Верка пропищал: «Есть!» – и убежал. А Сурен Давидович вышел из подвала и скрылся в глубине двора. Постоял чуть-чуть, поправил куртку и ушел.

Вот дьявольщина, он должен бояться Сура! Проклятые гады! Они добрались до Сура, понимаете? Этого нельзя объяснить. Вы не знаете, как мы любили Сура. Теперь Степка за ним следил, а наш Сурен Давидович дружелюбно разговаривал с врагами и сам стал одним из них под кличкой «Квадрат сто три».

– Ну, держись… – пробормотал Степан. Перемахнул через улицу. На бегу бросил связку ключей сквозь решетку в колодец перед заложенным окном подвала. Выглянул из-за трубы и увидел Сурена Давидовича.

А, идешь к голубятне… Знаешь, где искать… Вот он скрылся за нижней, дощатой частью голубятни и позвал оттуда: «Степик!»

Боком, кося глазами то на ноги Сура, то в приоткрытую дверь подвала, Степан скользнул в коридор. При этом со злорадством подумал: «Велел наблюдать – пожалуйста…»

В коридоре стояла огромная, коричневого дерева вешалка. На ней круглый год висел рыбацкий тулуп Сурена Давидовича, тоже огромный, до пят.

«Получай свой главный полдень», – подумал Степан, забираясь под тулуп. В кладовой молчали. Сколько времени Верка будет бегать за платьем? Если Малгося пришла из школы и если сразу даст платье – минут двадцать. Пока прошло минут пять. Сур, наверно, обходит подъезды. Только бы Верка не нарвался на него.

Малгося Будзинская – девочка из нашего класса. Она полька, ее зовут по-настоящему Малгожата. Штуку с переодеванием они со Степаном уже проделали однажды, под Новый год, – поменялись одеждой, и никто их не узнавал на маскараде.

В кладовой молчали. Степка, сидя под тулупом, томился. Решил посчитать, сколько раз за сегодня пришлось прятаться. Раз десять или одиннадцать – сплошные пряталки. Наконец заговорили в кладовой:

– Блюдце не посылают, – проговорил Рубченко-Пятиугольник. – Рискованно. Над нами проходит спутник-фотограф.

– Будьте счастливы, перестраховщики, – сердито отозвался Киселев.

Рубченко засмеялся:

– Э-хе-хе…

Степка слышал, как он повернулся на кровати и как заскрипел табурет-развалюха под Киселевым.

– А ты не гогочи, – тихо проговорил Киселев. – Забываешься…

– Виноват, – сказал Рубченко. – Виноват. Капитану Рубченко не повезло, а монтеру Киселеву пофартило.

– Ты о чем это?

– О чем, спрашивают!

– Один стал Углом, а другой – Пятиугольником, – пробормотал Рубченко.

– Потому и сидишь в низшем разряде, – наставительно сказал Киселев, – что путаешь себя, Десантника, с телом . Это надо изживать, Пятиугольник. Ты не отключился от Расчетчика?

– Молчит.

Киселев выругался. Рубченко заговорил приниженно:

– Я, конечно, Пятиугольник… всего лишь.

– Ну-ну?

– Телу моему, капитану милиции, полагался бы Десантник разрядом повыше…

– Возможно. У него должны быть ценные знания. Говори.

Рубченко откашлялся. Было слышно, что он кашляет осторожно – наверно, рана еще болела.

– Так я что говорю… Старуха и мальчишка могут проскочить в район. Так? Неприятный факт, я согласен. Но треба еще посмотреть, опасный ли этот факт. Пока районное начальство раскумекает, пока с командованием округа свяжется, а генерал запросит Москву – о-го-го! – минимально шесть часов, пока двинут подразделения. Ми-нимально! Так еще не двинут, еще не поверят, уполномоченного пошлют удостовериться, а мы его…

– Мы-то его используем, – сказал Киселев.

– Во! А он в округ и отрапортует: сумасшедшая старуха, провокационные слухи и те де.

– Здесь тебе виднее. Ты же милицейский, «мусор»…

– Правильно, правильно! – льстиво подхватил Рубченко. – А за «мусора» получите пятнадцать суточек, молодой человек!

Степка засунул кулак в рот и укусил. Потом еще раз. Он уже понимал, что Навел Остапович не всегда был таким, что его только нынешним утром превратили в «Пятиугольника», и сначала Степка почувствовал облегчение, потому что самое страшное было думать: они всю жизнь притворялись. И даже Сурен Давидович.

Но только сначала было облегчение. Теперь Степка кусал кулак, пока кровь не брызнула на губы, и всем телом чувствовал, какой он маленький, слабый, и сидит, как крыса, в шкафу, провонявшем овчиной.