Владимир Михайлов - Тогда придите, и рассудим

— Ну, не только это. Осмысленно трудиться, творить… Развивать человеческие способности…

— Ты со странной последовательностью перечислил именно то, чего вы как раз не делаете. От чего вы сейчас дальше, чем были в самом начале.

— Ну, — сказал Ульдемир, — сохой-то мы давно не пашем.

— Соха тебя оскорбила? Конечно, она может прокормить куда меньше людей, чем ваши механизмы. И конечно, хорошо, когда человечество растет. Но — для чего растет? Просто, чтобы расти? Для этого разум не нужен. Для осмысленного труда? А ты много его встречал у себя дома? Что ты вообще считаешь осмысленным трудом? Думаешь — труд, в результате которого возникают очень сложные изделия? Чушь. Не забудь: плоды труда в первую и главную очередь — не то, что вы всем скопом сделали, а то влияние, которое оказал труд на каждого, кто работал. Не то, что труд сделал с изделием, а что он сделал с человеком! Не с человечеством, а с отдельным человеком, с каждым, ибо человечество — не муравейник, муравейник — организация для насекомых, а не для людей. Не надо завидовать муравьям: им понятие счастья неведомо. Вы же об этом и всерьез думать забыли. Вы вкатили на пьедестал огромное зубчатое колесо, как там оно у вас… и идолопоклонствуете! Зачем же нам такой контакт? Вместе поклоняться шестерням и лить на их алтарь машинное масло? Разве шестерня — цель существования мира? И не она развивает мир. Люди должны быть людьми, а не массой, завинчивающей гайки. Вот научитесь быть людьми! Тогда придите, и рассудим. Рассудим — разговаривать ли с вами или подождать, пока вы сами не освободите место для нового посева!

— Ну, за что ты его так, Фермер, — улыбаясь, проговорил Мастер. — Человек любит играть; они там играют в механизмы и могущество и не задумываются над тем, что одна лишь машина неизбежно завезет их в тупик. Но если им объяснить…

— Объясняли, — сказал Фермер. — Но они очень не любят, когда им объясняют. До смерти не любят. До смерти того, кто пытается объяснить…

— Но хоть ему ты что-то объяснишь? Одним осуждением он сыт не будет. Ну хотя бы — в чем заключается цель…

— Ну? — спросил Фермер Ульдемира. — Как по-твоему, в чем заключается цель?

— Цель чего? — не сразу понял капитан.

— Существования. Моего, твоего, всех людей.

— Ее вовсе нет, цели, — сказал Ульдемир обрадованно. — Цель — в самом нашем существовании. Для этого мы и работаем.

— Ну вот, — сказал Фермер. — Вот мы и сподобились услышать исчерпывающее объяснение. Ну, а почему же вы решили, что иной цели, чем собственное существование, у вас нет?

— Да потому, что цель ставит тот, кто создает. А разве нас кто-нибудь создавал? Может быть, вы нас создали. Фермер?

— Нет, — сказал Фермер. — Потому что фермер не может сказать, что он создал пшеницу. Вначале ее создала природа. А он лишь сеял, отбирал и улучшал. Ухаживал. Жал и сеял снова. Но он не создал. Так же и вас.

— Значит, и цели некому было ставить.

— А вот тут ты уже уклоняешься в сторону. Цели нет, если говорить твоими словами, однако место свое, роль своя, задача своя — есть! Ибо все в природе имеет и начало, и продолжение.

— Это вы о возможности новой, более совершенной расы?

— Мы ведь говорим о людях, а не о тех, кто еще может быть. О людях — таких, каковы они суть. И продолжение человека — это его воздействие на мир, который, в свою очередь, воздействует на него…

— Разве мы не воздействуем?

— Уродуя. Да, этому вы научились. У кого только? Но вернемся к цели. Скажи: кто создал траву?

Ульдемир пожал плечами:

— Никто, естественно. Природа.

— И цели никакой, следовательно, не было.

— Конечно.

— Запомни это. Но вот впоследствии появилась, условно говоря, корова. Кто создал корову? Ну, хотя бы ее предков?

— Тоже никто.

— И тоже без цели. Согласен. Но когда возникла эта самая корова, пищей для нее стала служить трава. Не было бы травы — не было бы и коровы, согласен? Следовательно, цели у травы не было, но задача своя, роль, место в цепи развития мира у нее появились: служить пищей корове. Согласен? Или я неправ?

— Ну, тут, кажется, противоречий нет…

— О, спасибо! Тогда двинемся дальше. Возник человек. И корова, никакой цели в своем бытии, понятно, не преследовавшая, стала, хотела она того или нет, другой разговор, — источником молока, мяса, кожи, тяглом даже… И у нее, значит, появилось свое место в некоей системе, одной из множества. Своя роль. И если корова вдруг изменилась бы — скажем, молоко у нее стало бы ядовитым для человека, — это не могло бы не повлечь изменений в последующем звене. Ну, а дальше? Как с нами самими? Может у человека быть свое место в той же системе развития мира, своя функция, своя задача? Или — все для него, а он, человек, — венец мироздания? Нет, человек, если ты и венец, то пока чаще — терновый… Но если я — предел развития, все для меня, мне на потребу, следовательно, что пожелаю, то и делаю, отчета спросить некому, а цели у меня нет, оттого мне и море по колено… Так что же — значит, все позволено?