Владимир Михайлов: Сторож брату моему

Шувалов провел ладонью по глазам, повел плечами, как в ознобе.

– Милый мальчик… – сказал он не сердито, но устало, совсем тихо. – Милый мальчик зрелых лет… Температура не повысится, тут вы правы. А жесткая компонента?

Аверов медленно проглотил комок.

– Вы думаете…

– Да разве здесь есть повод для сомнений? Разве не видно простым глазом? Мощность жесткой компоненты ничего не говорит вам? В таком случае возьмите космобиологическую энциклопедию, загляните туда, где говорится о мутациях, возникающих под влиянием излучений… Вы правы, Земля как небесное тело вряд ли ощутит какие-то неудобства от того, что в полутора десятках световых лет вспыхнет Сверхновая. Но жизнь, жизнь… Неужели вам сразу не бросилось в глаза, что облучение, которому будет подвергаться Земля в результате вспышки, – подвергаться не день, не два, – неизбежно приведет к возникновению мутаций, к непредсказуемым изменениям генетической картины у всего живого, начиная с одноклеточных, даже с вирусов, и кончая нами? Представьте себе это хоть на минуту – и вы ужаснетесь по-настоящему…

Наступила пауза. Может быть, полумрак в научном центре корабля способствовал капризам фантазии, да и волнение Шувалова передалось Аверову, но ему стало мерещиться, что из углов вылезают какие-то многоногие, с крошечными головками, с пустыми и злобными глазами уродливые, ублюдочные существа – наследники прекрасного человечества, таким нелегким путем пришедшего к сегодняшнему совершенству, наследники сумеречные, отвратные… Аверов издал такой звук, словно его тошнило.

– Но… Как же можно… Почему же мы сидим? Надо немедленно думать о защите…

– О защите? Нейтрализовать эти излучения нельзя. Экран, чтобы заслониться от них, тоже вряд ли можно изобрести. Генохирургия? Наверное, могла бы помочь, если бы речь шла о единицах, пусть тысячах – но не о миллиардах людей… Это все не даст нам выхода. Пока я вижу только один путь. И вы тоже, конечно, уже увидели его.

– Воздействие…

– Только оно. Мы рассчитывали проверить вашу установку в самом конце экспедиции. Провести эксперимент. Теперь эксперимент приобретает вдруг колоссальное значение… Если и говорить о везении, друг мой, то оно заключается в том, что мы, во-первых, оказались здесь в нужный миг, и во-вторых, оказались не безоружными. Имейте в виду: заметить то, что увидели мы с вами, можно было только отсюда. Наблюдения с Земли не давали и не могли дать нам этих данных, для этого чувствительность приборов еще недостаточна. Вы волнуетесь? Я, например, уверен в вашей установке не меньше, чем в моих теоретических предпосылках.

– Да… Конечно, профессор. Установка…

– Итак, мы немедленно возвращаемся к звезде Даль, тут я с вами совершенно согласен. Проведем весь цикл измерений еще раз. И если замеченный вами пик – не случайность, не каприз приборов – я очень хотел бы, чтобы так и оказалось, но, откровенно говоря, не допускаю такой возможности, – то выход у нас останется только один.

– Будем надеяться… – начал было Аверов, но умолк, так и не договорив, на что он хотел надеяться: на мощность установки или на ошибки приборов.

– Да, друг мой, – сказал Шувалов негромко. – Нравится нам или нет, но судьба людей сегодня зависит от нас с вами.

Он сказал – и почувствовал, как тяжелеют плечи, как ответственность уже не только за свою теорию и за судьбу экспедиции, но за весь мир, за все его настоящее и будущее, небывалым грузом ложится на них. Ответственность за людей, за миллиарды незнакомых и знакомых людей, одинаково близких, одинаково любимых.

– Ну, справьтесь с собой, друг мой, – проговорил Шувалов ворчливо, – справьтесь. Вы слишком хороший человек, чтобы растеряться, когда речь идет о всем, что мы любим.

Аверов тряхнул головой.

– Да, – сказал он. – Вы правы. Извините, пожалуйста. Я готов.

– В таком случае, пригласите, пожалуйста, капитана.

Успокаивая друг друга, они заговорили теперь о предстоящих действиях, и обсуждали их до тех пор, пока не услышали в коридоре знакомые тяжеловатые, чуть неравномерные шаги.

День выдался спокойный, и можно было погулять. Я отворил дверь и вышел в сад. Снова были сумерки, сосны крепко пахли, песок едва слышно похрустывал под ногами, поскрипывали под ветром коричневые стволы. Соседняя дача темнела в полусотне метров, и одно окошко в ней светилось, и хотелось думать, что сейчас на пороге покажется сосед, и можно будет неторопливо потолковать о разных пустяках. Слева была чернота; вообще-то там тоже находилась дача, но теперь ее не было; я к этому уже привык и просто не смотрел в ту сторону – тогда можно было думать, что дача стоит там, как раньше.