Беркем Атоми - Каратель

– Эй, господа хозяюшки! Живые есть? Ежли есть, руки в гору и выходим.

– И че? – глухо, как из по-земли, донеслось с той стороны дороги. – Конфетку дашь?

– По ебалу разок. Серьезно, мужики, не трону.

– Чего это ты такой добрый?

– Война войной, а безоружных мочить не приучен.

– Да ну?

– Слышь, ты тупой? Башку включи свою – на хуй ты мне сдался? Раздену, и иди. Мне товар гранатами портить неохота. Давай не еби мозги, выходи уже, а то закидаем.

С минуту там молчали. Серега напрягся – а если не поверят про гранаты? И че тогда? Гранат-то ведь нет, ни одной…

– Слышь, эй! Точно не кончишь?

– Я в баб кончаю. Не ссы, сказал – не трону. Только все вылазьте, понял ты меня? Если хоть один пионер-герой останется – всех завалю.

Над дорогой повисла пауза, выделив треск пламени, лениво копошащегося в заднем хамвике и под расстрелянным сильнее всех средним КамАЗом.

– Выходим, не стреляйте.

Ахмет приподнялся над гребнем, держа на прицеле то и дело затягиваемый копотью проход между главной фурой и первым КамАЗом. Из дыма вышел первый хозяйка – здоровенький хлопец в расстегнутой до пупа куртке. Аккуратно отбросив свою уродку, он вытянул руки в сторны и замер, не сводя глаз со Старого. Серегу словно подбросило – не дело старшему сидеть, как зритель в театре. Привстав на колено, он выждал момент, когда Старый начнет распрямляться, и со всех ног дунул к первому КамАЗу, держа на прицеле осторожно выбирающихся из-за машин хозяек.

Встав рядом с Ахметом, Серега с кровожадной сосредоточенностью сверлил взглядом испуганных врагов… С виду – люди как люди, а?! А че, суки, творите с нами! Ну вот, пидарасы, ща ответите!.. – эта мысль довольно ясно читалась на его возбужденной боем моське, и добавляла холодного пота обреченным иринисам, старающимся не поймать случайно взгляд этого юного дикаря с горячим автоматом в руках. Семеро хозяек выстроилось в неровную сгорбленную шеренгу неподалеку от кучи сброшенных стволов.

– Все? Подранков не валяется там? – Серега заметил, что тон Старого изменился: Старый явно торопился, разговаривая с пленными как с пустым местом – ни малейших попыток рулить, ни грамма эмоций… Да он их списал… – догадался Сережик и пообещал себе, что уж на этот раз перехватит лично хотя бы одну глотку.

– Есть, но тяжелые. Стрелять не смогут, – с готовностью доложил тот же длинный, что отозвался первым. – Я еще слышал, как в кузове кто-то…

– Цыц. – оборвал разговорившегося Старый и вытащил из кармана связку пластиковых хомутов, бросив ее прячущемуся за спины других коротышке. – Эй, порося, покрути-ка корешков своих. Чтоб затягивал как следует, понял? Так, э, пидарасы, ладошки врозь сделали! Ты, баран! За спиной! Во-о. Крепче тяни, свиненыш. Все, теперь сам иди сюда…

– Ой!

– Терпи, свинья, один хуй зарежу… – ухмыляясь, пробормотал Ахмет, вталкивая коротышку в толпу пленных и вдруг гаркнул так, что пленные вздрогнули как один организм: – А ну, пали, суки! Пали, быстро! Куда, блядина! Мордой вниз. Кто дернется – труп. Сереж. Иди колонну зачищай. Помнишь?

– Да. От середки к краям, выстрелил – заглянул. Пулеметы страхуют. В кунги заглядывать издаля, после очереди.

– И смотри – пулемет сначала проверяй, если норма – тогда со станка сымаешь, там повертка такая есть справа, и весь патрон пулеметный собрать, чтоб ни одного не оставили. На хавку – похуй, главное – патрон и медицинское все. Смотри, чтоб из шмотья ниче, кроме бушлатов и сапог не брали, и так тащить дохуя. Все, давай, Серег, и быстро все – у нас десять минут на все про все. Какая непонятка – пришлешь.

Серега убежал, на ходу раздавая приказы своим мужикам. Ахмет протяжно выдохнул, обведя темнеющее небо настороженным взглядом и присел на корточки у головы одной из неподвижных фигур на затоптанном снегу.

– Эй, братишка, тебя как звать-то? Жить хочешь?

Правильно забитая колонна четко выстроила зарождающийся Дом. Так бывает всегда – когда люди обнаруживают войну, они быстро избавляются от лишнего. Сомнения – лишнее. Человек с сомнениями приносит беду всему подразделению, это он постоянно отстает, теряет доверенное имущество, ломает единственную лопату, попадает в лен. Его надо постоянно выручать и подгонять. Потому сомневающихся ненавидят все, и товарищи о оружию, и командиры.

Особенно командиры. Это оттого, что подчас сомневающийся заставляет командира стать убийцей – от приносящего несчастье надо избавиться, и командир вынужден отделить сомневающегося, послать его на смерть вместо нормального бойца, чтоб подразделение получило с его смерти хоть немного выгоды. Делается это всегда обманом, и от этого командир ненавидит сомневающихся еще сильнее: негодный для войны человек заставляет командира обманывать и убивать своих, что делает войну совсем уж поганым занятием. Вот что самое хреновое на войне. Не страх, не смерть, не ее насмешливая и бессмысленная несправедливость, а именно это. Страх проходит, а это – нет, оно намертво впивается в душу и лежит на самом ее дне тяжелой склизкой тухлятиной. Именно это будит тебя посреди ночи через десяток лет, и ты к концу второй сигареты в тысячный раз повторяешь все те же расчеты и делаешь все тот же вывод – да, я тогда поступил верно, и идешь обратно в постель, а на душе все равно лопается корка, и что-то жгучее сочится из трещин.