Михаил Пухов - Корабль Роботов. Ветви Большого Дома. Солнечный Ветер

Занятно было мне наблюдать обратные движения: Пит придвинул кресло к пульту, оттолкнувшись ногами от панели внизу.

— Это конец. Понимаете вы — это конец всему, — сказал Пит негромко. А перед этим я почувствовал его удивление страшной, роковой тишиной, воцарившейся в зале.

Пит глядел на экран дисплея довольно долго, не отрывая взгляда, но я не различал изображения. Для меня это было как мутное стекло с расплывшимися на нем размазанными цветными пятнами. Но вот наконец изображение стало проясняться, а тишина вдруг ухнула всплеском голосов, среди которых резко выделился один, чуть не истеричный: «Щит пропустил две боеголовки — они падают на город…»

…Позади послышался шорох гальки. Я узнал Дэниз. Сержант ходит тяжело, медленно вдавливая ногу в гальку, поступь Пэгги стремительная, отрывистая, камни под ее ногами скрежещут, а шаг Дэниз мелкий, рассыпчатый. Она остановилась у меня за спиной.

Я еще пытался удержать воспоминания, в которых было так много новых слов. В которых я узнавал и но узнавал себя. Где я впервые увидел стольких многих людей. Но тщетно, Дэниз вспугнула мои воспоминания.

Не дождавшись, что я обернусь, она обошла меня и стала передо мной очень близко, почти вплотную, как это часто делала, запрокинув голову назад и заглядывая мне в лицо.

— Ну как, чист твой горизонт? Я не понял ее.

— Дэниз, что такое шахта?

— Шахта? — переспросила она, чуть поморщившись. — Это под землей… Глубоко… Помнишь, мы с тобой спускались в бункер?..

— Я у тебя спросил, что такое грудь. Ты повела меня по ступенькам вниз. Сказала: «Грудь нельзя показывать всем, малыш. Я покажу ее тебе одному в бункере, в уединении». Бункер — это уединение?

Дэниз весело рассмеялась, еще дальше запрокинув голову. А отсмеявшись, сразу как — то погрустнела, погладила пальцами мне щеку и сказала:

— Все ты, малыш, помнишь: что нужно и чего не нужно.

— Разве не нужно запоминать все? У меня впервые возник такой вопрос. Все помнить — это же так интересно. Больше слов, больше сочетаний.

— Если бы было такое возможно… Как я хочу многое забыть. — Она помолчала и неожиданно, будто спохватившись, добавила: — Но только не тебя! Тебя я хочу помнить вечно.

— Вечно — это долго, — блеснул я своими познаниями.

— Это, малыш, навсегда.

— Я тоже буду тебя помнить навсегда.

И снова я чем — то рассмешил Дэниз. Мне не было весело, я еще не понимал, что такое веселье, но тоже засмеялся. И чем больше я смеялся, тем сильнее веселил Дэниз. В меня, будто входило какое — то новое чувство — будоражащее, бодрящее. Это уже не было простым подражанием, это было первое мое чувство, рвущееся изнутри.

— Надо же, — удивилась чему — то Дэниз, — я люблю тебя, малыш.

— Люблю, — повторил я, припоминая, что у меня было связано с этим словом: — Любить… Сержант мне при — казал, чтобы я не давал вам себя любить. Он говорил: — «Ты дурак дураком, а им это на руку».

— А мне плевать, что говорит сержант, — вдруг резко, оттолкнувшись от меня кулаками, зло проговорила Дэ — низ. — Этот евнух мог любить только вприглядку! Хотя… — она невесело усмехнулась и снова приблизилась ко мне, — не понять тебе многого. Я же в бункере проверяла тебя. И поняла, что ребенок ты еще. И знаешь, я ни — " сколько не стыдилась своей наготы, пусть и немного обидно было, что ты разглядывал меня как куклу. Но я уже тогда любила тебя. Большого, крепкого, но беспомощного… Зачем мне ребенок? Ведь у меня он уже есть. — Она уткнулась мне в грудь лицом.

Поступь Пэгги я услышал еще издали. И я не ожидал, что для Дэниз, появление ее подруги окажется столь потрясающим: она в испуге отшатнулась от меня, едва не кинувшись бежать.

— Милуется, — криво ухмыляясь, так, что кончик ее длинного носа съехал набок, сказала Пэгги. — И много ты от него поимела?.. Такой же бесполезный, как наш сержант.

Дэниз как — то съежилась, затравленно затаилась от взгляда Пэгги, и я впервые увидел слезы. Я не знал, что это за капельки стали сочиться из глаз Дэниз, но мне почему — то было не до расспросов. Мне хотелось ее защитить. Я оглянулся, но не увидел рядом никого, от кого нужно было защищать Дэниз. И я стоял, в растерянности глядя то на Дэниз, то на Пэгги, не знал, что мне делать со своим чувством.

— Что я вижу? — притворно удивилась Пэгги. — Доблестный армеец весь в слезах и соплях! Ну, иди, моя лапонька, я вытру твои слезки, — выпятив губы, изображая страдание, с издевкой, говорила она. И мне показалось, что я чувствую озлобленность Пэгги всем своим существом — внутри все съежилось, меня затрясло. Я понял, откуда исходило зло и от кого нужно было защищать Дэниз, но… все так же стоял столбом, теперь, не зная, как это сделать. — Иди же, иди ко мне, моя маленькая Мэгги…