Геннадий Прашкевич - Помочь можно живым

Поезд тронулся. Но несмотря на страшный толчок, который должен был получиться в начале полета вагона по трубе, этого толчка я почти не заметил. Точно так же остановки и толчки на узловых линиях, которые неизбежно должны были встречаться нам на пути, еле-еле ощущались, — до того устройство этих дорог было совершенно.

Мы оба почти всю дорогу молчали. Я предоставляю судить самому читателю о той тревоге и опасениях, которые происходили в это время в моей душе.

Что, если мы опоздаем? Шутка сказать! Ведь вся моя судьба висела на волоске из-за какой-нибудь одной промедленной минуты, и я мог остаться навсегда здесь чужим, среди чуждых мне существ, с которыми у меня решительно ничего общего не было, да, как мне казалось, никогда и не могло быть.

Но вот прошло полтора часа, показавшихся мне целою вечностью, и кондуктор объявил, что мы у цели нашего путешествия.

Либерия, всю дорогу мрачно молчавшая, встала и повела меня за собой. Вскоре мы очутились в воде, на дне моря, и тотчас же начали подниматься на поверхность, работая своими членами. Вынырнув из воды, я увидал, что мы находимся подле самой обсерватории Пакса, откуда я начал свое странствование по Марсу. Мы проникли в преддверие, находившееся внизу башни, у поверхности воды. Тут оказалась подъемная машина, ведшая на верх обсерватории. Либерия указала мне, как ее следует приводить в движение, и, подавая мне для пожатия свой хобот, сказала:

— Прощайте, Не-Он! Я чувствую себя не в силах присутствовать при вашем возвращении на Землю. Вы меня никогда более не увидите, — но знайте, что я буду постоянно наблюдать за вами отсюда, когда вы будете жить на Земле. Вспоминайте иногда меня!.. Я… Я… — голос ее прервался, — я полюбила вас! Да, я вас люблю! — почти с рыданием вскричала она, и не успел я опомниться от изумления, услыша такое совершенно неожиданное признание, как юная марсианка быстро повернулась, нырнула в воду и исчезла под ее волнами.

Я был поражен и несколько минут стоял, как окаменелый. В моей душе поднялся целый вихрь разнообразных мыслей и ощущений. Прежде всего я почувствовал, что с моих глаз спала точно какая-то пелена: я увидел, что я здесь, на Марсе, был уж вовсе не так одинок, как мне это почему-то казалось. Во время нашего путешествия с Либерией мне ни разу и в голову не забредала мысль о возможности любви между нами, — считал я это невероятным не потому, что Либерия, на наш, земной, взгляд, была безобразна, — совсем нет! Я успел уже, как сказал раньше, не только привыкнуть к этому, но даже стал находить и понимать своеобразную красоту в безобразии марсианского тела, — оно мне не казалось уже отвратительным, напротив, — не менее привлекательным, чем и человеческое тело. К Либерии же я стал даже чувствовать какое-то бессознательное влечение. Не забредала же в голову мне мысль о возможности любви между нами потому, что просто как-то не представлялось к этому повода. И вдруг ее внезапное признание в момент разлуки навсегда, ее грустный, кроткий глаз, полный слезы, когда она говорила это признание, и ее быстрое исчезновение сильно смутили мое сердце. Я понял теперь, почему после рокового известия Пакса, так меня напугавшего и встревожившего, Либерия казалась все время столь грустной и молчаливой. Очевидно, в ее душе в это время происходила страшная драма. По-видимому, психика женщин, как на Земле, так и на Марсе, одна и та же: как те, так и другие любят все необычайное, все выходящее из ряда обыденной жизни, все так или иначе интересное. А я, без сомнения, попав на Марс при столь исключительных условиях, был в данное время самым интересным субъектом в глазах юной марсианки; неудивительно поэтому, что, находясь со мной все время нашего путешествия в общении и близости, она увлеклась мной и полюбила меня. Любовь эта зародилась и свила себе гнездо в ее сердце совершенно бессознательно: она совсем не думала о тех последствиях, какие могут выйти из этого. Известие от Пакса о болезни моего alter ego 9 9 Второе я (лат.). на Земле раскрыло ей глаза, и она ясно увидела, на каком рискованном основании покоилась ее любовь ко мне: свое счастье она могла бы купить, в лучшем случае, только потерею навсегда своего единственного, горячо любимого брата. И это сознание должно было страшно ее мучить и угнетать.

Я не знал, что мне было делать? Броситься за ней следом? Но где я мог отыскать ее под волнами безбрежного моря? Местность мне была незнакома, и я легко мог совершенно затеряться. Да и к чему? Ведь если бы я сознательно решил остаться на Марсе и, таким образом, пожертвовал бы чисто из эгоистических побуждений ее братом, разве она простила бы мне это?