Журнал «Если» - «Если», 2001 № 7

Расставив все по своим местам, то есть утопив Лизу, герой переходит к следующей миссии. В некоторых главах он встречается с другими посланниками, кое-кто из них не очень-то доволен своими деяниями, иногда герой сталкивается даже с актами откровенного саботажа. Один из драбантов влезает на «чужой участок» и всячески пытается обустроить Россию «Войны и мира». Вся эта фарсовая ситуация раздражает абсолютной серьезностью, с которой автор рассуждает о «Россиях, которые мы потеряли». Создается впечатление, что для него вообще вся наша история — перечень потерь и поражений. Приблизительно к середине романа герой (а возможно, и сам автор) слегка подзабывает, о чем, собственно говоря, идет речь. Оказавшись в реальности «Войны миров» Уэллса, он на протяжении чуть ли не полусотни страниц азартно сражается с марсианами, которые, как выясняется, благополучно покорили землян и вовсю упиваются нашей с вами кровушкой. Судя по всему, именно этот фрагмент дал повод автору предисловия к книге, известному литературоведу, до сих пор нигде интереса к фантастике не выказывавшему, назвать роман «остросюжетной фантастикой». Надо отдать должное Юрчевскому, здесь он честно пытается следовать канонам фантастического боевика. Но все это настолько банально и заезжено в бесконечных книгах и фильмах, что даже оторопь берет — неужели автор не смог или не захотел придумать что-то новое, помимо череды засад, пальбы и шинкования марсианских щупалец большим мясницким топором?

В последней главе герой оказывается в мире «Мастера и Маргариты», и это самые беспомощные эпизоды романа. Здесь и намеки на мистическую сущность НКВД, и какие-то мимолетные персонажи, явившиеся в булгаковскую Москву прямиком из Шамбалы, и набившие оскомину рассуждения о противоборстве каких-то древних демонов… Чего-чего, а модной криптоистории, которая уж доподлинно знает, как все было «на самом деле», тут в избытке. Единственно, чего не хватает — чувства меры. Наверное, Юрчевскому показалась очень оригинальной «версия» о Воланде как о креатуре тайных обществ, взлелеянных в недрах советских спецслужб. Утешает хоть то, что у автора хватило такта не касаться линии Иешуа.

Ближе к финалу Юрчевский делает довольно-таки вялую попытку связать разлохмаченные концы с концами. В разговоре с невесть откуда взявшимся по-дельником-драбантом с подозрительным именем Габриэль мимоходом бросается фраза о том, что, возможно, и сам Повелитель Слов, и вся эта катавасия с исправлением имен — тоже некое литературное повествование, в сюжете которого возится драбант высшего порядка… Но эта «оригинальная» мысль так и пропадает втуне, не получив никакого развития, а герой, увлеченный Геллой (единственный неожиданный ход во всем романе), решает остаться в той невероятной Москве, правда, несколько улучшив ее для своих личных удобств. Роман фактически обрывается на полуслове, на том месте, когда Гелла, получившая «вольную» от своего господина, и герой вселяются в роскошную квартиру бывшего ответработника и беседуют о том, как им славно будет по ночам пугать прохожих…

Так что же мы имеем в сухом остатке? Понятно, что для любителя фантастики — это криво сколоченное скучное повествование без начала и конца, своего рода выставка развешанных ружей, ни одно из которых так и не выстрелит. Разумеется, «мейнстримная» тусовка, в которую входит автор, ударит в литавры и тамбурины, это будет раскручено в прессе и так далее по уже набившему оскомину сценарию. Мы и раньше наблюдали, как известные писатели и поэты, не скрывавшие своего пренебрежительного отношения к фантастике, вдруг словно прозревали (или слепли) и выдавали «на гора» маловразумительную прозу. Почему-то «взрослым» дядям очень хотелось в нашу песочницу. И теперь время от времени кто-то из «серьезных» вдруг делает страйный курбет, а фэны возбужденно спорят, вносить сей опус в номинационные списки или не вносить.

В одном из обзоров в «толстом» журнале мне попалась на глаза фраза критика о том, «что Юрчевский наполняет литературный процесс свежей кровью». Эта корявое высказывание заставило задуматься вот о чем: а что если все так называемые «заимствования», «продолжения» и иные формы эпигонства суть проявления некоей, доселе неизвестной формы вампиризма? Может, сам факт обращения людей не всегда бездарных, а порой даже талантливых, к ненавистным жанрам и направлениям всего лишь проявление особо изощренного голода? Может, поэтому в свое время Вознесенский, Евтушенко, Айтматов, Тарковский припадали к чуждым водам… или то была не вода?