Н Никандров - Проклятые зажигалки !

И со странным упорством Афанасий стал отовсюду тащить в свой дом все, что было сделано из меди. Ночами, когда все спали, и праздниками, когда все не работали и отдыхали, он перекидывал через плечо мешок и отправлялся в город на поиски драгоценного для него металла.

В углах комнат, на полках кладовок, на чердаке под крышей, в сарае на дворе, везде была навалена разная медь: листовая, трубчатая, проволочная... Но больше всего Афанасий приносил медного лому, остатков всевозможных старых медных вещей: сплющенных кастрюль, измятых умывальников, гирь от стенных часов, пряжек от сбруи...

- Два дня семейство сидит без обеда, а он опять где-то меди купил! жаловалась с плачем Марья, следя в окно за Афанасием, как он украдкой от всех прошел двором прямо в низенький сарайчик, держа под полой какой-то твердый угловатый предмет, похожий на медную прозеленевшую раму от разбитого стеклянного аквариума. - Ты опять откуда-то медь приволок! встретила она его появление в комнате еще более отчаянным криком. - Лучше бы хлеба семейству купил! И сам голодный ходишь, на кого стал похож, и нас голодом моришь!

- Я ее почти что задаром купил, - оправдывался Афанасий, тревожно озираясь на своих, как на чужих. - За эти деньги хлеба все равно не купить. А медь сгодится. Ее все трудней и трудней достать. Она вот-вот совсем прекратится.

За два летних месяца Афанасий осунулся, постарел, одряхлел. Глаза его угасли, помутнели, он, как никогда, затосковал, заскучал.

Единственной его отрадой были медные вещи. Он смотрел на них долго, упорно, с удовольствием, почти с обожанием и с умильной улыбкой подробно высчитывал, сколько из какой медной вещи можно выкроить зажигалок. Что ни держал он в руках медное, что ни попадалось ему на глаза сделанное из меди, какой бы медный предмет ни выкапывал он из своей старческой памяти, - все тотчас же мысленно перекраивал на зажигалки: это пойдет на корпуса, это на винтики, это на ниппеля; из этого можно навить пружинку; это свернуть на трубки для камушка... Таким образом он в воображении своем уже переделал на зажигалки почти все медные вещи, существующие на земле: предметы домашней утвари, церковные колокола, части паровых машин, превращал в лом целые океанские пароходы...

Он и возиться любил только с одной медью, от чего его руки насквозь пропахли желтой самоварной медью, и ему был истинно приятен только один этот запах, единственный возбуждающий его жизненную энергию. В седых волосах его, на голове, в бороде и усах всегда искрились золотые опилки меди. В одиноком раздумье и в разговоре с другими он любил покусывать зубами или крошить в руках крепкую, с едким вкусом, медную стружку.

Медь пропитала, просочила этого человека всего. Казалось, она сделалась его второй кровью: отнять у него медь, и сердце у него перестанет биться.

И ни один предмет, сделанный не из меди, совершенно не останавливал его внимания, казался ему просто несуществующим, не занимающим на земле места и невидимым, как невидим воздух...

XIV.

- Солнце... - сидел Афанасий за столом, за обедом, вместе со всеми, и задумчиво рассуждал, пронизывающе сощурясь на огненно-золотой шар солнца, уже коснувшийся нижним своим краем крыши соседнего дома. - Солнце... На кой оно?.. Из него не сделаешь ни одной зажигалки...

- Ого, отец! - грубо усмехнулся Данила в свою тарелку, жадно жуя. Ты, кажется, скоро уже и солнце будешь кроить на зажигалки!

- Солнце... - с тихой страстью в голосе и во взгляде воскликнул Афанасий, весь странно преобразился, привстал со стула и медленно, как во сне, подошел к окну. - Но это запас тоже недолговечный, - разговаривал он сам с собой, не спуская очарованно-сощуренных глаз с солнца. - Ну, сколько из него, примерно, можно было бы выточить зажигалок?

- Ты лучше ешь! - прикрикнула на него Марья строго: - чем языком молоть-то!

Данила бегло взглянул на отца, послушал и опять погрузился в еду.

- Отец, твои щи захолонут! - пробормотал он между одной ложкой щей и другой.

- Его бы расклепать в тонкий лист... - продолжал решать судьбу солнца Афанасий.

Он стоял, беззвучно шевелил губами, морщил лоб, очевидно, производил в уме какие-то сложные вычисления.

- Отец! - почти одновременно закричали на него мать и сын и, побросав на стол ложки, уставили на Афанасия суеверно вытаращенные глаза.

Афанасий полуобернулся, указал им пальцем на солнце и так при этом улыбнулся, такую изобразил на лице гримасу безумия и вместе страдания, что мать и сын откинулись на месте назад, потом со стиснутыми зубами, с ужасающим стоном, бросились к старику.